Кабели, мониторы, принтеры, книги, журналы, диски — все это стоило денег. Которых у меня не было.
Ричард Армитаж однажды сказал мне, широко поведя державшей сигару рукой, что, если я вдруг столкнусь с недостатком средств, его помощница Лоррен Гамильтон всегда сможет послать мне чек, который покроет мои расходы. Такие чеки будут учитываться как авансы, выданные в счет моих будущих заработков. Несмотря на относительное богатство и непринужденную щедрость Кима, к августу 1982-го я задолжал Ричарду несколько тысяч фунтов и начал беспокоиться насчет того, что мне никогда не удастся заработать деньги, которые позволят вернуть ему этот долг.
Коммерция[119]
Однажды утром Лоррен позвонила мне в Челси. Я уверен, что именно в Челси, поскольку в те дни, чтобы позвонить кому-то, необходимо было знать, где он находится. Тогдашняя жизнь приблизилась к мобильному телефону на расстояние длинного провода, который позволял бродить с телефонным аппаратом по дому. Лоррен попросила меня подъехать в находившийся в Фицровии офис компании и поговорить с человеком по имени Пол Вейланд, подбиравшим актеров для съемок в рекламе пива.
В рекламе пива? Я? Чтобы возвышенный, утонченный художник вроде меня снимался в низкой, вульгарной рекламе? Какое неслыханное унижение. На встречу с Вейландом я отправился только что не бегом.
Золотой век британской рекламы в то время уже подходил к концу. Самыми приметными ее звездами, взошедшими за последние десять лет, были Ридли и Тони Скотт, Хью Хадсон, Дэвид Паттнем и Алан Паркер, — однако теперь все они занимались съемками собственных фильмов. Пол Вейланд, принадлежавший к следующему за их поколению, начал свою карьеру как мальчик на побегушках в производственном отделе компании, на которую работало большинство обладателей этих громких имен, — а в восьмидесятых и девяностых ему предстояло обратиться в ведущего постановщика рекламных роликов. Да он и сейчас остается одним из лучших.
Он вручил мне фотокопию сценария, бывшего скорее раскадровкой. Она показывала викторианского аристократа с моноклем в глазнице, принимающего разного рода неправдоподобные позы.
— Диалог отсутствует, — сказал Пол. — Весь ролик пойдет под саундтрек. Под песню «Эмир Абдул Абул-бул». Знаете такую?
Мне пришлось признаться, что не знаю.
— Ну неважно. Вот вам кружка. Вы пьете пиво. «Наилучшее горькое Уайтбред». Вы — граф Иван Скавински-Скавар, а я — Абдул. Смотрите на меня с высокомерным презрением. Презрительнее! Так, точно я — гусеница в вашем салате или только что нагадил вам на ботинок.
В течение десяти минут я изображал джентльмена, с презрительным видом пьющего «Уайтбред», и слушал на редкость странную песню. Не уверен, что я когда-нибудь ощущал большее смущение и неудобство или чувствовал себя более скованным, стесняющимся, некомпетентным. Когда все закончилось, я был красен как рак.
«Ладно, Стивен, — сказал я себе, — больше ты об этом никогда не услышишь. Возможно, оно и к лучшему. Возможно, ты был так плох потому, что в самой глубине души испытывал отвращение к торгашеской нечистоте всей этой затеи. Да. Именно так».
На следующий день Лоррен позвонила снова и попросила меня прийти в офис «Ноэл Гей» на Денмарк-стрит. Ричард сидел за своим огромным столом, лучась широкой улыбкой за облаком сигарного дыма.
— Они хотят, чтобы вы снимались в рекламе «Уайтбреда», — сказал он. — Правда, боюсь, в том, что касается денег, они неприятно прижимисты.
Ну и ладно, подумал я. Пять-шесть сотен фунтов мне все равно не помешают. Меньше-то они наверняка не предложат.
— Они предложили двадцать, — продолжал Ричард, — и больше двадцати пяти мне из них выжать не удалось. Если вы считаете такую сумму унизительной, мы ответим им отказом.
— Сколько часов работы на это уйдет?
Ричард заглянул в свои бумаги:
— Три дня.
— Ничего себе, — сказал я, стараясь скрыть разочарование. — Негусто.
— Негусто, — согласился Ричард. — Чуть больше восьми тысяч в день. Ну, если вы думаете, что…
Тысяч! Я сглотнул, хоть во рту у меня уже пересохло, протолкнул мое адамово яблоко сквозь угрожавшее придушить меня пульсирующее сжатие в горле. Двадцать пять тысяч фунтов! За три дня работы.
— Нет-нет, — пролепетал я, — собственно… нет. Меня это устраивает. Я готов…
— Пола Вейланда они очень ценят. А вы наберетесь полезного опыта. Съемки в Шеппертоне начинаются в понедельник. Они просили вас заглянуть завтра к трем в театральное агентство «Берманс и Натанс», примерить костюм. Ладно, отлично. Я позвоню им.
Остаток утра я пробродил по Лондону погруженным в мечты.
Я смогу вернуть «Ноэл Гей Артистс» все, что ей задолжал, и все равно останусь богатым. Богатым как Крез. Нет, не так, конечно. У Креза денег было, надо думать, побольше, чем двадцать пять с чем-то тысяч фунтов минус 15 процентов комиссионных, минус подоходный налог и НДС, минус три с половиной тысячи долга. Но по моим меркам, я все равно останусь достаточно богатым.
Сейчас вы получите причину возненавидеть меня, читатель, ибо я скажу, что с того дня никаких серьезных неприятностей по денежной части уже не знал. Во всяком случае, неприятностей того рода, что пробуждают столь многих среди ночи жутким ощущением, жгущим желудок, точно втекающий в него расплавленный свинец, и черными мыслями о все возрастающих долгах и явственной невозможности привести свои финансовые дела в божеский вид. От связанных с деньгами страха и панической дрожи я был избавлен. Таковые нападали на меня по другим поводам, однако я знаю: очень немалое число людей готово отдать что угодно за набитую деньгами подушку, на которую я вот уже тридцать лет преклоняю главу. Однако в тот день я, слонявшийся, вглядываясь в витрины, по Лондону, не подозревал, что через два с половиной года на меня начнут валиться деньги еще и бóльшие.
Три дня съемок на киностудии в Шеппертоне прошли в испарине тревог, смущения и путаницы. Я и понятия не имел, почему все занимает так много времени, что, собственно, я делаю, кто меня окружает и что мы рекламируем. Тим Мак-Иннерни, с которым я познакомился поближе несколько лет спустя, когда играл в «Черной Гадюке II», исполнял здесь роль некоего подобия размахивавшего лютней менестреля. Абдула изображал актер по имени Тони Космо, соответственным образом смуглый и имевший угрожающий вид. Я, по моим оценкам, не соответствовал ничему вообще. И сейчас, просматривая этот ролик на YouTube (поищите там Whitbread Best Bitter 1982 Ad или что-то похожее), я по-прежнему не вижу в нем почти никакого смысла и не испытываю сомнений в том, что неудобство, которое я ощущал, играя графа Ивана, легко передается через десятилетия. Думаю, меня сняли в этом ролике скорее за мой острый подбородок, чем за сколько-нибудь различимое дарование или мастерство.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});