Читать интересную книгу Нищета. Часть вторая - Луиза Мишель

Графиня любила порисоваться. Томно растянувшись на кушетке, так чтобы ее лицо оставалось в тени, она спросила:

— Как вас зовут?

— Это ты, Олимпия! — воскликнула пришедшая. — Нечего разыгрывать передо мной графиню, милочка! Ведь я же — Амели! Если бы ты знала, как со мной поступил Николя! Что за скотина! Но он дал тягу. Нет такого преступления на свете, какого бы он не совершил!

Растерявшись от этого потока слов, графиня замахала руками. Роза сочла уместным скромно удалиться, предварительно, однако, проверив, заперты ли все шкафы и окна. Затем она вышла, чтобы подслушивать за дверью.

— Что означает эта сцена? — спросила графиня, волнуясь, но напуская на себя важный вид.

— Однако и устроилась же ты, милочка! Здорово! Шикарная обстановка!

Амели с интересом осматривалась кругом.

— Но я не знаю вас! Я не знаю вас! — повторяла Олимпия.

— Полно, полно, не ври! Ты меня отлично знаешь. Да разве я мешаю тебе прикидываться графиней? Я сама была одно время графиней Амелией де Санта-Клара!

Олимпии стало дурно. Она побледнела, голова и руки ее бессильно повисли.

— Вот те раз! — воскликнула Амели. — Чем это я так ее доняла? Я, кажется, выражалась вполне прилично!

Она подхватила Олимпию, уложила ее поудобнее на кушетке и постаралась привести в чувство.

— Прости, милочка, что я тебя расстроила! Видишь ли, я около двух месяцев жила у одной дамы, госпожи Руссеран; мне посчастливилось спасти ее дочь; потом я расскажу тебе об этом подробно. Но когда мне понадобилось съездить в Париж, меня опять засадили: Николя, этот изверг, все время забывал вычеркнуть мое имя из списков имеющих билет. Я провела две недели в Сен-Лазаре и вышла оттуда благодаря этой самой даме. Она же дала и рекомендацию, чтобы помочь мне найти место. Правда, деньги у меня пока есть, но я не хочу оставаться одна, мне будет скучно. Госпожа Руссеран уезжает за границу с дочерью и звала меня с собой, но мне не хочется покидать Париж, я его люблю…

Тараторя без умолку, Амели прыскала на Олимпию всеми душистыми эссенциями, какие попадались ей под руку.

— Боясь опять попасть в тюрьму, я решила поступить куда-нибудь в услужение. Мне сказали, что одинокая старая графиня ищет кухарку, вот я и пришла…

При слове «старая» Олимпия испустила такой пронзительный визг, что вбежала Роза.

— Что случилось? Что вы ей сказали?

— Ничего особенного. Это никого не касается, кроме нас, — ответила Амели.

Роза улыбнулась — она все слышала.

Олимпия, забыв, что только что у нее готовы были хлынуть слезы, разразилась смехом. Лед был сломан, и старые подруги обнялись. Потоком полились жалобы: с одной стороны — на Николя, с другой — на де Мериа.

Этот подлец Николя обманул Амели, но если он вздумает вернуться, она сумеет ему отомстить! Она достаточно о нем знает. Уж она-то постарается, чтобы негодяй был разоблачен и получил по заслугам!

Не обращая внимания на присутствие Розы, навострившей уши, Амели, опьяненная собственным красноречием, рассказывала, как она будет выступать на суде. Розе доводилось многое слышать, но редко чье-нибудь повествование изобиловало такими образными выражениями.

Олимпия совсем забыла о своей роли графини. Недалекая, но великодушная, Дылда очень нуждалась в том, чтобы ее кто-нибудь любил. Найти старую подругу было для нее счастьем; у нее даже пропало желание чваниться.

— Если бы ты знала, как де Мериа пугал меня своим мрачным видом! — жаловалась она. — Право же, он мне больше нравился, когда бывал вдребезги пьян!

— Что за свинья!

Роза с присущей ей ловкостью притаилась за дверью и уже успела узнать много интересного из прошлого обеих подруг, когда неожиданно, по пословице «то густо, то пусто», на сцене появился еще один персонаж. Мужчина с огромным лотком просил разрешения повидать графиню. По его словам, у него были отличные заграничные меха и всякие редкостные вещицы по недорогой цене. Желая увидеть все эти заманчивые товары, а также угодить хозяйке, Роза доложила о приходе разносчика.

— Позови его! — воскликнула Амели. — Это нас развлечет. Пусть войдет!

Олимпия согласилась.

Хотя этот человек был одет довольно опрятно, весь его облик говорил о моральной нечистоплотности. Физиономия его была такой же угрюмой, как и в те дни, когда он сидел в тулонской тюрьме. Словом, это оказался Лезорн.

— Бродар! — вскричали обе подруги, обманутые роковым сходством.

— Да, прекрасные дамы, Бродар к вашим услугам.

«Я — в осином гнезде, — соображал Лезорн. — Нужно по возможности выбраться отсюда с медом, не дав себя зажалить».

— Бедняга Бродар! — воскликнула Олимпия. — Так вы вернулись?

— Да, по амнистии, сударыня.

— Разве вы не узнали нас?

Бандит призвал на помощь всю свою ловкость.

— Увы! Годы ли виноваты, или моя память, но теперь она частенько мне изменяет…

— Он нас не узнает потому, что мы уже не похожи на шлюх! — воскликнула Амели.

Ее слова помогли Лезорну несколько разобраться в обстановке.

— Да, вы разбогатели, а я по-прежнему беден…

— Ладно, не скулите! Мы встретились, и теперь я позабочусь о вас!

Дылда усадила его за стол. Она плакала.

Лезорна засыпали вопросами, и он не знал, как выпутаться: на добрую половину их он ответить не мог. Где его дочери? Неизвестно, они исчезли. А Огюст?

Тут Лезорн смог блеснуть осведомленностью: он рассказал, что любовница Огюста — девушка, живущая у торговки птичьим кормом.

— Я знаю эту старуху, — воскликнула Олимпия. — Раз возлюбленная вашего сына живет у нее, то можно поручиться, что она — девушка честная!

Далее Лезорн рассказал, как шайка юных бродяг совершила ночью нападение на арестантскую карету.

— Как странно, — заметила Олимпия, — что Огюст затесался в такую компанию! Где он мог познакомиться с ними, если все время был в Клерво? Что за семья эти Бродары! Огюст похож на отца: всегда был до смешного серьезным и водился только с рабочими старше его. Если б не проклятый Руссеран, честь семьи осталась бы незапятнанной!

Олимпия говорила это, плача. Лезорн сделал вид, что тоже расчувствовался, и мотал на ус все, что слышал, ловя намеки, которые могли послужить указанием, как себя вести.

— Кушайте же, — повторяла Олимпия. — Роза, принесите все, что у нас есть вкусного — цыпленка, малагу, пирожные! Что ж вы не едите, Бродар?

Но Лезорну было не до еды. Время от времени проглатывая кусок, он продолжал рассказывать про Огюста:

— Представьте себе, молодчик убежал через окно старухиной мансарды. Его целый день разыскивали на крышах, но безрезультатно; в конце концов один из полицейских упал и сломал себе ногу. Это отбило у остальных охоту к дальнейшим поискам, и они ушли. А Огюст был таков! — И бандит прищелкнул пальцами.

«Странно, — думали обе женщины, — до чего Бродар изменился! Эх, старина, не таким он был когда-то!»

Да, сидевший перед ними не напоминал того честного, славного Бродара, какого они знавали.

Лезорну было нелегко играть свою роль; зато перед ним открывались блестящие возможности. Эти женщины могли окончательно удостоверить его личность; посещения этого богатого дома наверное надоумят его и на другие планы. Мечты уносили Лезорна все дальше и дальше. При виде добычи в нем пробуждалась алчность дикого зверя. Уголки его губ приподнялись, как у лисы, попавшей в курятник.

— Не уходите до вечера, славный наш Бродар! — наперерыв повторяли подруги.

Олимпия была искренне рада. Ей вспомнилась молодость, когда она, торгуя собой, подчас помогала тем, кто был еще несчастнее. А теперь, когда она пригоршнями швыряла золото лицемерным и преступным людям, ходила в бархате и кружевах — ее сердце томило отвращение к самой себе, то самое отвращение, которое довело Бланш до самоубийства и лишило ее брата рассудка.

— Поговорим о прошлом, мой славный Бродар! — просила Олимпия. Но Лезорн переводил разговор на другую тему, и сердце «графини» сжималось от тоски.

XLV. На крыше

Мы оставили Огюста, когда он повис между двумя печными трубами. Ноги его опирались на карнизы двух смежных стен. Этот закоулок был так узок, что в него никто не заглядывал. Под Огюстом зияла пропасть, где его кости могли спокойно истлеть: разве что какой-нибудь исхудалой от голода собаке удалось бы туда пробраться.

Из своего убежища беглец слышал, как его искали, как осматривали мансарды. Ноги его затекли, в ушах звенело, непокрытая голова болела от зноя. «Почему, — размышлял юноша, — не душат уже в колыбели тех, на чью долю выпадают одни лишь страдания? Меньше рабов было бы на свете… Когда же наконец наступит их черед?»

Несчастного лихорадило, он весь дрожал. Где-то пробили часы. Их звук долетел издалека, медленный и зловещий. Колени Огюста подкашивались; стоило ему пошевелиться, и он бы упал.