Читать интересную книгу Мой (не)желанный малыш (СИ) - Шарм Элли

– Я… я не знаю.

Муж смотрит на меня из-под широких бровей. На скулах ходуном ходят желваки.

Стэфан…

– Я же говорил, – криво усмехается, а от глаз усталостью веет и пустотой, – этот ужин – дерьмовая затея.

Тон ровный, безэмоциональный, но я догадываюсь, какие демоны внутри него.

– Стэфан… – смотрю на него, а глаза на мокром месте.

Мне неловко перед ним. Как будто я виновата в том, что он страдает. Я опускаю глаза. В этот момент мне кажется, что я могу простить ему все. Все-все-все. Я хочу ему помочь. Облегчить страдания. Если бы я только знала, как это сделать!

– Не сейчас… лапочка.

Расстегнув пару верхних пуговиц на белоснежной классической рубашке, одним движением руки проводит пятернёй по волосам. Тёмные пряди тут же встают торчком.

Мой бунтарь. Настоящий. Без фальши!

– Кать, – смотрит в моё бледное, как у приведения, лицо. – Я загоню Ветра… и… вернусь.

Мы оба знаем, что дело совсем не в этом.

– Стэфан? – делаю последнюю попытку. Хочу сказать, что мы все переживем. Это никак не повлияет на наши отношения! НИКАК! Но вместо этого молчу, потому что в воздухе настолько сильное напряжение висит, что еще чуть-чуть и заискрит.

– Светлана Юрьевна, побудьте с Катей, – слова мужа звучат резко и отрывисто. – Я скоро вернусь.

Такое ощущение, что Стэфана буквально потряхивает от щедрой порции адреналина.

Я хочу попросить его остаться, но понимаю: я не могу быть эгоисткой, просто не имею права. Сколько раз Стэфан наступал себе на горло, лишь бы мне было хорошо? Оберегал! А сейчас я должна дать ему время разобраться в себе.

Когда Стэфан выходит, прикрыв за собой дверь, я делаю машинально шаг вперед. Сердце, болезненно дернувшись, покидает меня. Оно осталось там, за дверью, в руках Стэфана Дицони. Моего мужа, любимого, друга.

– Оставь его, дочка, – моего плеча едва ощутимо касается рука матери. – Дай ему немного времени, чтобы собраться с мыслями.

Сочувственный взгляд мамы – последняя капля в моем державшемся на волоске терпении. Всхлипнув, почти падаю в объятия матери.

– Мам! – слёзы душат, льются бесконтрольными дорожками по щекам. Огибая округлый подбородок, капают на кромку платья. – Да что же это такое?!

У меня даже сил нет, чтобы высказать то, насколько я потрясена всем случившимся.

– Это я виновата, – слова мамы полные муки. Они будто с треском рвут на лоскуты зловещую тишину помещения. – Именно я.

Она произносит это таким обреченным тоном, что становится жутко.

Прижав дрожащую ладонь ко рту, мама садится на диван с застывшим стеклянным взглядом. С подкрашенных помадой губ срывается истеричный всхлип, затем еще один…

– Мам?! – опускаюсь рядом на диван. – Мама, мамочка… Ну, что ты? – непослушными пальцами глажу по светлым слегка растрёпанным прядям волос.

– Я … чудовище, – мама закрывает лицо ладонями, мотает головой из стороны в сторону. – Господи! Что мы натворили, Борис?!

Когда она поднимает голову, прошу, вглядываясь в голубые, такие же бирюзовые, как и у меня, глаза:

– Расскажи, – убираю нежно от её лица промокшие от слёз пряди волос. – Тебе станет легче. Вот увидишь, мамочка.

Я знаю, самая страшная боль – это душевная, когда ты поступил неверно, ужасно, подло, а возможности исправить это нет. Потому что прошлое не вернуть…

Мамины глаза подёргиваются дымкой воспоминаний, когда, шмыгая носом, она начинает свой рассказ:

– Мне было всего восемнадцать и я была безумно влюблена в своего красивого, статного жениха, – судорожно теребя пальцами платок, мама опускает взгляд на свои колени, прикрытые шёлковым платьем. – Все, что у меня было – громкое имя и родители, – горькая улыбка трогает уголки ее рта, – с нулевым счётом в банке. Борис же… У него были деньги. Много денег. Как раз то, что так нужно было моей семье.

Мама поворачивается ко мне. Лицо ее осунулось. Она кажется такой хрупкой и беззащитной, что у меня от сочувствия сжимается сердце.

– Зимин ухаживал за мной долго и настойчиво. Он не жалел на меня ни внимания, ни средств, а я в благодарность, лишь играла его чувствами. Крутила, как могла, – будто оправдываясь, мама пожимает грустно плечами. – Я была такая юная. Казалось, вся жизнь – игра. Как же мне безумно льстило, дочка, что такой мужчина потерял от меня голову! – мамины глаза темнеют. Зрачок почти сливается с радужкой. – Но однажды случилось ужасное…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Глава 86

Катя

Кладу руку поверх нервно перебирающих платок пальцев мамы. Всё, чего я хочу – передать свои силы, хоть как-то согреть. Вытеснить ледяной холод, так прочно поселившийся в её душе.

– Меня изнасиловали, – мама прикрывает глаза.

Я один на один остаюсь с шокирующей правдой. Безмолвно глотаю судорожный стон, потому что правда… Эти слова заставили бы и ад замёрзнуть! Будто оглушённая, наблюдаю за тем, как из-под её век медленно вытекают слезы. Одна падает мне на руку, и будто серная кислота обжигает кожу на моем запястье. Пока страшные слова безжалостно уничтожают мою душу, я молчу. Молчу, потому что даже не могу представить, на сколько нелегко далось моей матери это признание.

– Мне было восемнадцать лет, когда родители впервые уехали, предоставив меня самой себе в огромном доме с почти полностью распущенным персоналом, – мамин голос звучит ровно, но при этом доносится будто издалека. – Однажды ко мне подошла Вера, – мама опускает глаза. Уголок рта красивых полных губ болезненно кривится. – Она попросила поговорить с родителями, чтобы пристроить её брата садовником к нам в дом. Она честно призналась, что он не так давно вышел из мест не столь отдалённых, что ему очень нужна работа, чтобы закрыть долги, – мама судорожно облизывает пересохшие от волнения губы. – Я отказала. На тот момент мы терпели большие финансовые трудности. И так по большому счёту распустили почти всех слуг, а тут еще и работник с судимостью. Ответ был очевиден, – мама горько усмехается.

Костяшки ее пальцев так белеют, что мне кажется ещё немного и я услышу хруст суставов.

– Очевиден для всех, но, похоже, не для Вериного брата. Не знаю повлиял ли мой отказ на дальнейшие события или нет… это навсегда останется для меня тайной. А дальше было то, что было…

С силой впиваюсь ногтями в ладонь. Я уже знаю, догадываюсь о том, как появилась на свет. От этого так тошно, что внутри все скручивается в тугой болезненный узел. Мне откровенно страшно слышать продолжение маминой истории, но это необходимо. Травмирующий опыт оказал огромное влияние на мамину жизнь и не только на её. Я понимаю, что это признание – крик о помощи! Ей нужна поддержка, любовь и забота. Она устала молчать.

Я ей нужна! И я буду рядом, как бы для меня самой это ни было разрушительно.

Поднявшись с дивана, плеснув воды в стакан, мягко подношу его к губам мамы. Её так трясёт, что зубы со стуком ударяются о край стакана.

– Он пробрался ночью в дом, – вытерев губы тыльной стороны ладони, она мужественно продолжает. – Влез через окно в мою спальню. Я что-то кричала, плакала, просила, чтобы он оставил меня в покое, но ноги и руки были, как ватные.

В голубых глазах стоит такой ужас, что я понимаю: мама ничего не забыла. А разве такое забудешь?!

– Когда это подонок срывал с меня одежду, я от ужаса и нервного шока просто отключилась, – прижимает подушечки пальцев к вискам и с силой давит на них. – Пришла в себя – ночь, я совершенно обнажённая, простыни в крови… – болезненная гримаса кривит тонкие черты лица мамы. – Конечно, я поняла, что произошло, – её прерывающийся голос звучит обречённо и потеряно. – И, естественно, испугалась. Я росла в очень правильной семье, Катя, – поднимает взгляд хрустально-голубых глаз, ища в моем лице хоть каплю понимания. – Папа и мама оба из высшего общества, строгие иногда до абсурда. Как они меня вообще одну оставили, до сих пор не понимаю. В восемнадцать лет я ещё была девочкой, кроме Бориса ни с одним мужчиной на свидание не ходила. Мама говорила: “Дочь, сначала образование, а уже потом шуры-муры!” А тут такое… Для меня это была катастрофа… шок, конец света. Если бы меня не нашла Вера, скорее всего, я бы не выжила. Столько крови… Я долгое время не хотела в это верить. Это было так стыдно. Так, что я просто провалилась в глубочайшую депрессию. И, возможно, я никому бы об этом не рассказала, если бы через несколько недель не выяснилось, что я беременна.