заявляет, что не говорит по-арабски, хотя и понимает его, но порой все же вставляет в речь одно-два слова, которые просто не переводятся на английский.
– Да всё переводится, – возражал я. Это было до Софии. Еще до свадьбы.
– Ишк, – моментально парировала она.
– Что это означает?
– Любовь, только…
– Вот видишь, все-таки переводится!
– Значение гораздо шире. Ишк – это твоя самая сильная страсть, твоя вторая половинка. Слово «плющ» имеет тот же корень: ишк – это такая сильная любовь, что вы сплетаетесь друг с другом, – улыбнулась она. – Вот у нас с тобой ишк.
Ишк, думаю я, слыша голос Майны с автоответчика. Теперь он у нее неуверенный, не низкий и бархатный, а тонкий и перепуганный. От слез слова сливаются в плохо разбираемое, торопливое и полное ужаса тарахтение.
– Скажи ей, что она храбрая, красивая и умная, я восторгаюсь ею каждый день и час.
Ее слова звучат на фоне резкого голоса Мэрайи Кэри: «На Рождество я хочу лишь…»
– И… тебя тоже люблю.
Тугой узел в груди затягивается еще крепче. У меня никогда никого не было, кроме Майны. Подружки – да, до встречи с ней, но после я настолько прочно забыл о них, что с трудом вспомнил бы их имена. Я ждал, вот и все. Ждал Майну.
София лежит на полу, положив голову мне на колени; мой взгляд прикован к едва пульсирующей жилке у нее на шее. Негромкие хрипы сопровождают каждый ее неглубокий вдох, лицо распухло почти до неузнаваемости. Мне так хочется прижать дочь к себе, провести пальцами по лицу, обнять щеки ладонями.
– С ней все нормально?
Даже через угольный желоб я слышу в голосе Бекки панику. Мне хочется ответить: «Нет, не нормально». Заставить ее поверить, что она убила мою дочь, хочется, чтобы Бекка испытала хотя бы сотую долю того, что испытывал я при виде анафилактического шока у Софии. Вместо меня ответом Бекке служит молчание, я смотрю на закрытые глаза Софии и ощущаю тяжесть ее тела у себя на коленях. Кожа у меня на запястьях содрана от попыток освободиться, на пальцах застыли пот и кровь пополам с пылью.
– Я думала, ты проверишь. – Голос Бекки отдается эхом от металлических стенок желоба. – Ты обычно всегда проверяешь!
Почти двумя метрами ниже я наблюдаю, как начинает действовать адреналин, и возношу безмолвную молитву, когда организм Софии исторгает из себя яд так же быстро, как он его получил. Свет от лампочки над входной дверью просачивается через желоб, образуя расплывчатое пятно на полу около моих вытянутых ног.
– Да тут почти что тьма кромешная стояла! – крикнул я. – Нам страшно хотелось есть. И в этом нет ничего обычного!
Мой голос бумерангом возвращается ко мне. София внезапно глубоко вздыхает и всхлипывает, отчего у меня сердце кровью обливается. Я мог потерять ее. Я все еще могу потерять ее.
– Я обязательно устрою так, чтобы ты узнала, как это – сидеть под замко́м.
Мое лицо приподнято к лучику света, и я словно кричу богам. Богам, карающим всех подряд, включая ребенка, не совершившего ничего, чтобы заслужить их гнев.
– И нажму на все рычаги, чтобы ты получила максимально суровый приговор.
– Планета гибнет из-за таких людей, как Майна.
– Ты ненормальная! Майна не имеет никакого отношения к изменениям…
– Она имеет к ним самое прямое отношение! Если бы все пилоты и бортпроводники перестали работать…
– То на их места пришли бы другие!
– Самолеты не смогли бы летать, а если они не смогли бы летать, не таяли бы полярные ледяные шапки. Еще не поздно восстановить природное равновесие. И вот что самое ужасное: мы знаем, какой вред наносит авиация, и все-таки продолжаем летать самолетами. Это все равно что продолжать курить с диагнозом рак легких!
Есть в голосе Бекки нечто пугающее. Визгливое дрожание, которое я подмечал у уличных проповедников и у ходящих от дома к дому сектантов. Эта ее пылкость подсказывает мне, что Бекка действительно верит в то, что говорит. А если так, на что еще она способна?
– Ты сама-то не понимаешь, что тобой манипулируют? Кто бы ни дергал за ниточки – тюрьма им не грозит. Им на тебя плевать. Тебя подставили, чтобы расхлебывать заваренную ими кашу и за все отдуваться. Ты – пушечное мясо, Бекка, только и всего, пешка в чужой игре. Тебе основательно промыли мозги.
– Ты неправ. Ты не знаешь, кто они.
– А кто именно?
На мгновение мне кажется, что Бекка назовет имя, но она уклончиво отвечает:
– Наш лидер и учитель.
Наш лидер и учитель, словно это секта какая-то.
– А ты знаешь, что делают в тюрьмах с такими, как ты? С теми, кто издевался над детьми?
Я выжидаю достаточно долго для того, чтобы до нее дошел смысл моих слов. Вспоминаю случаи, когда сидел в допросной напротив грабителей, убийц и насильников. И неважно, какие бы жуткие преступления они ни совершили, какое бы отвращение они у меня ни вызывали, я никогда не чувствовал того, что ощущаю сейчас. Прежде мои мышцы не напрягались от желания ударить, раньше мне не хотелось пригвоздить кого-нибудь к полу и рассчитаться с ним по полной. Мне никогда не хотелось кого-то убить.
Но ведь никто не угрожал жизни моей дочери и жены. Я пытаюсь представить происходящее на борту рейса № 79, но в голове у меня лишь образ самолета, врезающегося в здание. Он крутится по закольцовке: огонь, крики и искореженный металл.
– Как я могу попасть в тюрьму, – усмехается Бекка, – если никто даже не знает о моем существовании?
В ее голосе слышна издевка, которая возмущает меня еще сильнее, и я чувствую, как по пальцам струится свежая кровь, когда я бьюсь руками о металл браслетов.
– Мы тебя найдем. Я тебя найду.
– Ты даже не знаешь моего настоящего имени.
Дыхание Софии становится ровнее, когда она засыпает, до предела вымотанная перенесенным анафилактическим шоком. И тут я обретаю ясность мысли, прежде затуманенную страхом, что дочь может умереть. Я будто выключаю крутящийся у меня в голове фильм об угоне и вспоминаю, кто я и что умею.
– Твоя мать ездит на красном «мини-купере» с помпончиком на зеркальце заднего обзора.
Наступившее молчание превращает мое предположение в факт, и эта маленькая победа придает мне мужества и сил. В тот день я сменился с дежурства, когда заметил Бекку в гипермаркете «Теско». Я обещал Майне – себе обещал! – поехать домой, но желание сыграть пересилило, и я обнаружил, что направляюсь совсем в другую сторону, к гипермаркету на окраине соседнего городка, где меньше вероятности столкнуться со знакомыми мне людьми. У меня был полный карман мелочи, и поэтому я