было ясно видно грациозное трехпалубное судно с распущенными парусами. Оно весело плыло по волнам; нежный юго-восточный ветер быстро и легко вынес его далеко в открытое море.
Гастон почувствовал страшное головокружение. Холодный пот выступил у него на лбу, и он провел рукой по глазам, боясь довериться им.
— Это не «Монарх», — пробормотал он.
— Клянусь честью, это он, — сказал Мортемар, немного смущенный, не подозревая, какую зловещую новость он сообщил. — Меньше часа тому назад я сам пожелал капитану Барру счастливого пути. Это превосходный моряк и мой близкий друг, — прибавил он. — Кажется, он был очень рад отправиться в путь.
— А зачем он ушел? — машинально спросил Гастон.
— Вот этого я не знаю. Барр получил какой-то тайный приказ всего за час до отъезда.
Теперь Гастону казалось, что он лишился чувств.
— Его надо задержать, задержать! — дико закричал он. — У меня есть для него приказ… во что бы то ни стало его надо задержать! — и, протискавшись сквозь тесный кружок своих новых друзей, он, не помня себя, кинулся к двери.
Но продолжительное возбуждение, ужасное разочарование после сильного переутомления и невыносимой дневной жары оказались ему не под силу. Головокружение перешло в невыносимое чувство дурноты, стены комнаты закружились пред его глазами; он почувствовал тяжелый удар в голову и с последним криком: «Задержите его!» — зашатался и, наверное, рухнул бы всем телом на землю, если бы две услужливые руки не помешали его падению.
Поддержавший Гастона, когда он потерял сознание, был де Кутюр, человек средних лет, военный губернатор Гавра. Две дюжины услужливых рук готовы были помочь гостю: одни развязывали его галстук, другие стаскивали с него тяжелые сапоги.
— Глинтвейн оказался для него слишком крепким, — сказал мэр Валледье, — вероятно, он несколько часов ничего не ел и его желудок не мог переварить напиток.
— Поторопи повара с ужином, Жан Мари! — сказал Мортемар хозяину. — Когда граф поест, то совсем придет в себя.
— Если суп готов, то принеси, — прибавил Валледье. — Все лучше, чем пунш на пустой желудок.
— Благодарю, друзья, — слабым голосом прошептал Стэнвиль. — Мне, кажется, сделалось дурно… жара и…
Он довольно быстро оправился. Это было просто головокружение от чрезмерной усталости; а, главное, физически и душевно его потряс страшный удар. Его новые друзья подвели его к столу, стоявшему возле открытого окна, и свежий морской ветер вскоре привел графа в сознание.
Он уже мог медленно повернуть голову, чтобы посмотреть на быстро исчезавшее трехпалубное судно, казавшееся теперь золотым в туманной дали.
И это судно он надеялся увидеть возвращающимся с золотым грузом! Мало-помалу в сиянии запада стали исчезать сначала корпус, затем паруса корабля, и Гастон знал, благодаря необъяснимому, но верному инстинкту, который часто сбивает с толку материалистов, что все надежды на страстно-ожидаемые им миллионы исчезнут так же безвозвратно, как сейчас исчезал из его глаз этот корабль. Он все еще чувствовал значительную физическую и душевную слабость; словно во сне слышал он, как Мортемар давал объяснения относительно события, разбившего все его так долго лелеянные надежды.
— Капитан Барр завтракал сегодня утром в этой самой комнате, — весело говорил молодой человек, — многие из этих господ, в том числе и я, вели с ним разговор. У него и в мыслях не было, что ему так скоро придется отправиться в путешествие. Он ушел отсюда в одиннадцать часов и возвратился на свой корабль. Через час, бродя по берегу, я опять встретил его. Он очень торопился и в коротких словах объяснил мне, что «Монарх» получил предписание немедленно двинуться в путь.
— Ты не спросил, куда направился корабль? — спросил Гастон хриплым голосом, как человек, который много выпил.
— Капитан не мог сказать мне, — ответил тот, — приказ был тайный.
— А ты не знаешь, кто передал Барру этот приказ?
— Нет, но потом я слышал, что в полдень прискакал в Гавр какой-то чужестранец. Его кобыла, как я понял, — великолепное животное — издохла недалеко отсюда, он гнал ее до смерти, бедняжку, и сам чуть не умер.
— Я его видел, — вмешался молодой военный, — он остановился как раз у этой отвратительной норы «Толстый нормандец» и вежливо спросил меня, нет ли в Гавре гостиницы получше.
— Надеюсь, вы сказали, что «Толстый нормандец» — самая лучшая, — с неудовольствием сказал де Кутюр, — нам здесь не нужно чужих людей.
— Да, но нежелательно также, чтобы о Гавре думали, что он ррязен, что в нем нет никаких удобств, — вмешался мэр.
— Понятно, я не мог допустить, чтобы шевалье — о, он — настоящий аристократ, я готов с кем угодно биться об заклад! — терпел всякие неудобства на сломанных кроватях «Толстого нормандца», — горячо подтвердил молодой военный.
— Вы поступили совершенно правильно, лейтенант Ле-телье, — сказал мэр, заботившийся о репутации Гавра, — У господ шевалье не должно выходить никаких недоразумений, я говорю, конечно, когда дело идет о любезности и гостеприимстве нашего города.
Разговор был на минуту прерван появлением хозяина с миской дымящегося супа. За Жаном Мари шла толстая девушка с веселым лицом, живо накрывшая стол чистой скатертью и приготовившая все для ужина графа.
Де Мортемар, генерал де Кутюр и мэр взяли на себя роль хозяев. Они уселись вокруг стола и, когда Жан Мари принес кружки с красным вином, принялись за него и развлекали своего гостя, наперерыв угощая.