— Пойдемте, друзья, пойдемте! — сказал Керабан, не подозревающий о ловушке.
Все трое вошли в коридор. Но еще до того, как они успели закрыть дверь, разразилась буря женских криков, к которым примешивался и мужской голос.
Не понимая, что происходит, господин Керабан, ван Миттен и Ахмет выскочили обратно во двор караван-сарая.
Со всех сторон пораскрывались двери, и из них стали появляться путешественники. На шум прибежали и Амазия с Неджеб, а затем и Бруно с Низибом. В полумраке просматривался силуэт свирепого Янара. Наконец из коридора, в который так неосторожно проникли господин Керабан и его спутники, выбежала женщина.
— Воры! Грабеж! Убийство! — вопила она.
Это была благородная Сарабул — властная, сильная, энергичная, со сверкающими глазами и красным лицом, одним словом, венская ипостась[284] господина Янара.
По-видимому, до вторжения посторонних, она еще не спала своей комнате, потому что не успела снять одежду — «минтан»[285] из сукна, с обшитыми золотом рукавами и корсажем; «энтари» из яркого шелка, туго затянутый шалью, к которой были прицеплены и пистолет из дамасской стали, и ятаган в ножнах из зеленого сафьяна. На голове у Сарабул красовалась расширяющаяся феска, обернутая платками яркой расцветки, и с нее свисал длинный «пюскюл»[286] подобный кисточке от звонка. На ногах — сапожки из красной кожи, в которые были заправлены «шальвары» — панталоны женщин Востока. Некоторые путешественники утверждали, что одетая подобным образом курдчанка походит на осу. Возможно! Благородная Сарабул своим видом отнюдь не опровергала этого сравнения, и, наверное, жало этой «осы» должно было быть ужасным!
— Какая женщина! — сказал ван Миттен вполголоса.
— И какой мужчина! — добавил господин Керабан, указывая на Янара.
А тот кричал что есть мочи:
— Еще одно покушение! Пусть арестуют всех!
— Давайте приготовимся, — прошептал Ахмет на ухо дяде, — так как я опасаюсь, что мы — причина всей этой шумихи.
— Ба! Кто нас видел? — ответил Керабан. — И сам Пророк нас не опознал бы!
— В чем дело, Ахмет? — спросила девушка, только что подбежавшая к своему жениху.
— Ни в чем, милая Амазия, ни в чем!
В этот момент на пороге большой двери в глубине двора появился метр Кидрос и воскликнул:
— Да, вы прибыли вовремя, господин судья!
И в самом деле, судья, вызванный из Трапезунда, только что приехал в караван-сарай, где он должен был провести ночь, а утром начать расследование, требуемое курдской парой. За судьей следовал его секретарь.
— Как, — вскричал судья, — эти мошенники повторили свою попытку?
— Кажется, да, господин судья, — ответил метр Кидрос.
— Пусть закроют двери караван-сарая, — сказал чиновник важным голосом. — Запрещаю кому бы то ни было выходить отсюда без моего разрешения.
Эти приказы были тотчас осуществлены, и все путешественники оказались на положении узников, которым караван-сарай должен был теперь послужить тюрьмой.
— А сейчас, судья, — сказала благородная Сарабул, — я требую правосудия против злодеев, не побоявшихся вторично напасть на беззащитную женщину.
— И не просто на женщину, но на курдчанку! — прибавил господин Янар с угрожающим жестом.
Как легко понять, Скарпант, наблюдая эту сцену, старался ничего не упустить.
Судья имел внешность истинно судейскую: хитрое лицо, глубоко посаженные глазки, заостренный нос, сжатый рот, клочковатая бородка… Он прямо-таки впивался своими глазами-буравчиками в лица людей, оказавшихся в караван-сарае. Но разглядеть что-либо было довольно трудно, так как единственный фонарь в углу двора давал слишком мало света. Произведя свой беглый осмотр, судья обратился к благородной путешественнице:
— Вы утверждаете, что прошлой ночью злоумышленники пытались проникнуть в вашу комнату?
— Да, утверждаю!
— И что они только что повторили свою преступную попытку?
— Они или кто-то другой.
— Минуту назад?
— Минуту назад!
— Вы узнали бы их?
— Нет… В моей комнате темно, в этом дворе — тоже, и я не могла видеть их лиц.
— Их было много?
— Не знаю.
— Мы узнаем это, сестра, — воскликнул господин Янар, — мы узнаем. И горе мошенникам!
В этот момент господин Керабан прошептал на ухо ван Миттену:
— Опасаться нечего. Нас никто не видел.
— К счастью, — ответил голландец, не совсем уверенный, что все обойдется благополучно. — Иначе с этими дьяволами, курдами, мы бы не распутались!
Тем временем судья расхаживал взад и вперед. Казалось, к большому неудовольствию жалобщиков, что он не знает, какое решение принять.
— Судья, — сказала благородная Сарабул, скрещивая руки на груди, — неужели правосудие бессильно? Разве мы не подданные султана, имеющие право на защиту? Женщина моего происхождения стала жертвой подобного покушения, и еще не убежавшие виновники избегнут наказания?
— Она воистину великолепна, эта курдчанка! — справедливо заметил господин Керабан.
— Великолепна… но и пугающа! — заметил ван Миттен.
— Что вы решаете, судья? — спросил господин Янар.
— Пусть принесут факелы, — вскричала благородная Сарабул. — Я посмотрю… буду искать… Может быть, узнаю злодеев, осмелившихся…
— Не нужно, — ответил судья. — Я сам займусь тем, чтобы обнаружить виновных.
— Без света?
— Без света!
После этого судья сделал знак своему секретарю, который, утвердительно кивнув, вышел через дверь в глубине двора.
Пока это происходило, голландец не удержался, чтобы не сказать тихо господину Керабану:
— Не знаю почему, но меня беспокоит исход этого дела.
— Во имя Аллаха! Вы всегда боитесь, — ответил Керабан.
Затем наступило молчание, во время которого присутствующие не без естественного любопытства ждали возвращения секретаря.
— Итак, судья, — спросил господин Янар, — вы собираетесь в этой темноте обнаружить…
— Я? Нет! — ответил судья. — Я хочу возложить эту задачу на умное животное, которое уже не раз умело приходило мне на помощь в расследованиях.
— Животное? — вскричала путешественница.
— Да… коза… хитрое и лукавое животное, которое сумеет изобличить виновного, если он еще здесь. Ну а он должен быть здесь, потому что никто не мог покинуть двор караван-сарая с того момента, как было совершено покушение.
— Он сумасшедший, этот судья! — пробормотал господин Керабан.
Появился секретарь, таща за недоуздок козу, которую он вывел на середину двора.