Читать интересную книгу Печали американца - Сири Хустведт

Миранда повернулась ко мне и прижалась щекой к моей груди.

— Я так устала быть мамой, так устала за все отвечать. На работе ведь почти то же самое, только и слышишь: спросите Миранду, Миранда все сделает. Вечная двужильная Миранда, которая в огне не горит и в воде не тонет. И Джеффу всегда нужна была нянька. А я так иногда хочу, чтобы обо мне хоть чуточку позаботились.

Сквозь рубашку я чувствовал ее слезы.

Я гладил ее по голове, по плечам, ощущая под пальцами жесткие пряди волос, выпуклости позвонков от шеи до поясницы под махровой тканью халата. Чувственное наслаждение ушло куда-то на дно. В конце концов, я был сейчас не столько любовником, сколько матерью. Наконец-то я сжимал в объятиях предмет моих многомесячных вожделений, но этот, по выражению Лоры, «воображаемый объект» оказался несчастным ребенком. За окном пошел дождь. Капли барабанили по стеклу и по потолочному окну этажом выше, и я вспомнил Лейна, удирающего от меня по крышам. Какое же это чудо, когда слепой случай заставляет страстные чувства двоих столкнуться. Ведь, как правило, другой убегает от тебя без оглядки неведомо куда, и догнать его нет никакой возможности.

Я не знаю, сколько мы так просидели, сколько было времени, когда она встала и пошла к себе. Наверное, час ночи. Знаю только, что, когда она обняла меня в последний раз, дождь перестал.

Утром я проснулся от эрекции. Голову будоражили непонятные обрывки сна, где фигурировала незнакомая женщина в дезабилье, запутавшаяся голыми грудями в клейких спагетти, которые, неведомо почему, оплели мою кухню — не иначе как влияние Эгги с ее связующей бечевкой. Сбросив с себя эту пограничную одурь, я тут же вспомнил Миранду в белом халате, приходившую вчера вечером, чтобы рассказать мне историю своего дяди Ричарда и обрести утешение в моих объятиях. Весь день я слушал пациентов, но в памяти, врываясь в ход приема, оживал ее голос. В играх мне всегда отводились мужские роли. Вечная двужильная Миранда. Объясни, что это перенос. Я представлял себе истекающего кровью человека, брошенного на улице с переломанными костями, но улица была какой-то абстрактной, я не знал, как выглядит Западный Кингстон.

В этот день ко мне зашел мистер Т. После двухнедельной госпитализации он продолжал лечиться в Пейн Уитни амбулаторно. Я с удовлетворением отметил, что отказ от зипрексы пошел ему на пользу — он стал уравновешеннее и стройнее. Новая схема лечения включала в себя карбамазепин, рисперидон, литий в малых дозах, зибан в качестве антидепрессанта и золпидем как снотворное. По-моему, ему стало лучше.

— Конечно, и пошатывает и покачивает, — пожаловался он, — но все-таки не так, как раньше. Никаких мрачных-злачных мыслей о смерти, никаких голосов, вернее, они есть, но так, вполголоса, неотчетливо, на заднем плане, удаляясь, не заливаясь. Жалко, что доктор Оден такой молчун. Сплошное киванье, ворчанье и бумагомаранье. Вот я и решил, что пора мне к вам.

— Вам страховки хватает? Она все покрывает?

Он развел руками:

— Да я как-то не думал об этом.

— Что касается платежеспособности, то это можно оформить.

Мистер Т. принялся яростно растирать кисти рук. Под ногтями по-прежнему был толстый слой грязи, но глаза смотрели задумчиво.

— Herz und Herz, — помолвил он. — Zu schwer befunden. Schwerer werden. Leichter sein.

— Это чье?

— «Сердце к сердцу. Тяжко было слово. Стать весомей. Легче слыть».[72] Пауль Целан. Он бросился в Сену.

— Поэт. Вы тоже поэт.

Мистер Т. улыбнулся:

— Я тоже.

Поздно вечером, когда я шел к метро, мне снова вспомнилась история дяди Ричарда. Я иногда думаю, что стала такой, какая я есть, именно из-за этого, из-за убийства. Я думал про мистера Т., про его отца и деда, про моего отца и деда, про все предыдущие поколения, населяющие душевное пространство внутри нас, про тишину на этих старых землях, когда призрачные тени движутся или переговариваются, но голоса их настолько тихи, что мы не слышим, как они говорят.

Хотя вечером следующего дня мы с Эглантиной демонтировали ее бечевочные художества, Миранда не поднялась, чтобы забрать дочь. Она просто позвонила Эгги по телефону, и девочка, пару минут поупиравшись, скатилась вниз по лестнице как миленькая. Давешний вечер с Мирандой перерисовал для меня очертания неведомой земли, которую мы называем будущим, этого прибежища страхов и желаний. Одно из моих желаний удалось постичь Джеффри Лейну, причем сделал он это с безумной скоростью, еще до того, как мы обменялись парой слов. Раньше я мечтал «завоевать» Миранду, привести ее и Эгги сюда наверх, в обитель семейного счастья. Теперь понял, эту женщину завоевать нельзя, этого не смогу ни я, ни кто-то другой. Она сама решила прийти ко мне со своей исповедью и мольбой, чтобы о ней хоть чуточку позаботились. Но в ней все равно жил дух протеста, жажда независимости. Она не желала, чтобы ей рассказывали ее собственную жизнь.

Голос Сони звучал тихо и твердо.

— Это все правда, — отчеканила она. — Папа спал с этой девицей и обеспечил меня братиком. Я только не понимаю, почему мама так спокойно к этому относится. Заладила: «Правда — это то, что есть», прямо не человек, а робот. Ей не нравится, что я не понимаю. А я все понимаю, просто мне это не нравится. Она говорит, что я должна пойти на эту встречу, где будут Генри, Эдди и Бигмакша.

Соня продолжала. Серый свет, пробивавшийся в окна греческого ресторана на Черч-стрит, где мы обедали, падал на ее строптивое личико. Мне никогда не забыть выражение этих глаз, оно врезалось в память с особой отчетливостью. За силой памяти стоит потрясение. Я хоть и был готов к положительному результату генетической экспертизы, но известие о том, что у Макса действительно оказался еще один ребенок, выбило у меня почву из-под ног.

— Решай как хочешь, но я рад, что ты не держишь это в себе.

Я подумал про Джоэля, которого никогда не видел. Этому мальчику предстояло сладить с отцом, превратившимся в объемистую стопку книг и четыре фильма. Интересно, он видел свою молодую мать в роли Лили? Сияющие глаза, чарующая улыбка… Капризный мотылек, фантазия стареющего мужчины. Удастся ли ему, как сыну Макса Блауштайна, найти для себя место и продолжать жить дальше?

— Ну почему ему было мало мамы? Неужели так трудно хранить верность?

Сорвавшийся на слове «верность» Сонин голос вывел меня из забытья.

Я покачал головой:

— Одно могу сказать: он очень тебя любил.

Она опять подалась вперед:

— Странно, правда, даже после его смерти я не могу ни с кем его делить. Я хочу быть единственной.

— Джоэль его ни разу не видел.

— Я не читала ни одной папиной книжки, — произнесла Соня, опустив взгляд на руки.

— Успеется.

— Не читала, потому что боялась.

— Чего?

— Что он перестанет быть моим папой. Наверное, не хотела лезть ему в голову, боялась узнать, что там. Боялась, что сгорю, что мир разлетится на куски, мир, который я так любила, разлетится на куски. Это так долго длилось, так долго.

— С одиннадцатого сентября?

— Нет, с того дня, как я увидела отца с ней, с этой… Никто не умер, все осталось как было, кроме мифа про лучшего отца всех времен и народов.

Соня уперлась в край стола обеими руками и налегла на него грудью.

— И с той поры каждую ночь одно и то же — падающие люди. Просыпалась от рвущего уши воя и не могла ни дышать, ни говорить.

— А сейчас? Не лучше?

— Все прошло. Снится иногда черт знает что, но это — нет. Я очень хочу, чтобы так и было.

— А сейчас у тебя любовь.

Соня подняла на меня глаза и покраснела.

— Такого со мной никогда не было. Это что-то совсем новое.

— Новое — это замечательно.

— Да, — кивнула она. — И папины книги — это тоже новое. Я наконец-то начала их читать.

После нескольких длинных и мучительных телефонных разговоров, в ходе которых были выложены начистоту и выслушаны со всем вниманием разнообразные надежды, слабости и иллюзии, Лора и я договорились: что бы между нами ни происходило, крест на этом ставить рано. И в честь продолжения наших не определенных окончательно, но очень значительных взаимоотношений Лора решила закатить для меня пир горой, на приготовление к которому, судя по виду кухни, ей понадобился целый день, если не два. Она так и села за стол, в переднике поверх обтягивающего черного платья. Я разлил вино по бокалам и собирался приступить к первому блюду — спагетти с морскими гребешками, петрушкой и красным перцем, как вдруг поймал на себе Лорин серьезный взгляд. Она ждала, затаив дыхание, пытаясь угадать по моему лицу, нравится мне или нет. Непонятно почему, но это ожидание тронуло меня чуть не до слез, и я замер с не донесенной до рта вилкой.

— Ты не любишь гребешки? — спросила Лора. — Что с тобой?