Читать интересную книгу Свадьбы - Владислав Бахревский

Повелел им хан дать деньги двадцати его ближним людям.

Раны затягивались. Принимать новые муки сил не было. Взяли-таки послы у ростовщика Береки деньги, заплатили ближним людям царя.

13 марта - недобрый день - хан Бегадыр потребовал, чтоб Ломакин и Фустов приняли на себя 1900 золотых. Хан Бегадыр считал, что ему этих денег не дослали из Москвы.

Послы отказали хану.

Их повесили за руки друг перед другом и пытали по очереди восемь суток. Послы терпели.

Тогда хан Бегадыр приказал всех посольских людей - 68 человек - вести на невольничий рынок.

По 50 рублей за человека: казаков, подьячих и прочую прислугу купил все тот же Берека.

Послы сдались.

Записали на себя и 1900 золотых, еще серебром три с половиной тысячи за выкуп посольства.

В тот же день Фустова и Ломакина позвали во дворец Гиреев.

Хан Бегадыр встретил их ласково:

- Отпускаю домой вас, московские гости. Поедете хорошо, без мытарств, с моим послом, которого я посылаю к брату моему, царю Московскому Михаилу Федоровичу… Я верю, что Азов взят казаками без ведома московского царя, но с потерей Азова нашему царству причинено всяческое утеснение, и потому пусть мне привозят двойные поминки и сверх того 7 тысяч золотых для меня, для калги - 1000, 500 - для пуреддина и для младшего моего брата - 300.

Иван Фустов в ответной речи обещал, что Азов будет возвращен, но особенно не ручался. На двойные поминки послы были согласны, но без запросов.

Татары дивились, как это русские находят в себе силы возражать, а потому в награду за твердость хан пригласил послов посетить вместе с ним Успенский пещерный монастырь, расположенный в ущелье, между Бахчисараем и крепостью Чуфут-кале.

По узкой тропинке мимо выдолбленных в горе келий монахов и отшельников поднялись в главный пещерный храм.

Монахи пели, но казалось, поют не в храме, а внутри горы.

- Господи, помилуй! Господи, помилуй! Го-о-о-споди, по-милу-у-у-у-й!

Монахи пропели тихо, по певцы, сидящие в глубине горы, ответили им тотчас и с троекратной мощью:

- Господи, помилуй! Господи, помилуй! Го-о-осподи, по- омилу-у-у-у-й!

Возглас переплелся с возгласом, пришедшим с другой стороны из ущелья: сильным, небесным, отрешенным, - а потом раздались дальние, убегавшие, как волны, шепоты:

- Господи, помилуй! Господи, помилуй! Го-о-осподи, по-омилу-у-у-у-й!

У Фустова и Ломакина по лицу бежали слезы. Родное. Родное все, хоть монахи в большинстве греки. Черны, горбоносы.

Хан Бегадыр выстоял службу до конца. Уходя, положил на блюдо кошелек с золотом. Смотрите, московские послы, ханы Бахчисарая пекутся о благополучии христиапского монастыря.

Службу хан слушал серьезно. Видно было, что пение монахов и отклики гор волнуют его. Хан нахмурился, когда его отвлекли от внутреннего самосозерцания. Маметша-ага что-то стал нашептывать хану, тот выслушал с капризной миной на лице и даже рукой отмахнулся.

- Оставь меня! - услышал Фустов раздражительный ответ. - Оставь, я слушаю песнопения!

Утром следующего дня Ломакин и Фустов были отпущены в Москву.

Земля Крыма цвела.

Устилая дорогу послов зелеными травами, бежала, как скороход, босоногая девушка-весна. Загорались в степи алые огоньки маков.

Да полно, маки ли это? Не кровь ли загубленных крым- цами людей выступала из-под оттаявшей земли?

Воздух горчил - полынь пошла в рост.

Глава четвертая

Дворянин Иван Тургенев, оборонявшийся от разбойников-татар кипятком и банной бадьей, был вызван в съезжую избу и получил от воеводы Ивана Бунина царскую тайную грамоту. Крепость-городок Ефремов отстроился, и велено было с плотниками и каменщиками, с умельцами класть башни и делать подкопы, идти в порубежный монастырь игумна Бориса, поправить и поднять в монастыре стены, устроить башни, а потом идти, куда укажет отец Борис. Отец Борис указал город Азов и от себя послал казакам святые иконы, книги, священника и приблудшего человека Георгия.

Знойным степным днем под стенами Азова толпа мужиков-лапотников объявилась.

Впереди на отменных скакунах ехали дворянин Иван Тургенев, монастырский человек Георгий и друг Георгия, бывший монах, принявший сан священника, Варлаам. Учение Георгия кончилось.

Мужицкая толпа называлась казачьей сотней, и Георгий ерзал в седле, ибо пуще смерти боялся насмешек.

Город подрастал как на дрожжах. Вот уже стражу на караульной башне видно, а вот уже можно разобрать камни в стене.

- Гляди-кось, каменья-то какие! Пудов по десяти, не меньше, а на самый верх стены вперты! - ахали мужики.

- А кладка-то!

- Слеплено намертво. Не стена из камней, а камень единый.

Мужики рассыпались перед воротами, щупали камни, спорили.

Георгий совсем заскучал. Он не мог отъехать куда-нибудь в сторону и сделать вид, что сам по себе. Не мог, потому что был назначен в помощники к Тургеневу, потому что прибыл в желанный Азов уже не по своей давней охоте, а по тайному промыслу отца Бориса.

Ворота отворились. К Тургеневу на коне подъехал казак. Они поговорили, Тургенев показал бумагу, и оба остались довольны друг другом. Ударили в набат.

- Подтянись, ребята! - гаркнул Тургенев своему воинству. - Нас на Войсковой круг зовут.

Лапотникам оказывали высший почет, и это хуже всего: смеяться над Георгием будет все казачье войско. Он с тоской поглядел на отряд. Мужики с котомками, серые от пыли, с саблями на боку. Хоть бы сабли поснимали, висят они вкривь и вкось, а у кого вообще за спиной.

Сами пришельцы не замечали, что они смешны. Их набрали в новых городах: в Ефремове, Усерде, Яблонове, в Нижнем и Верхнем Ломовых… Все эти мужики умели складывать из камня церкви, стены крепостей, печи. Их кормильцем был мастерок. И мастерки свои мужики хранили в котомках, в тряпицах, словно боялись застудить их.

Широкой улицей вышли на площадь. Казаки уже в сборе. На помосте атаманы.

Георгий поначалу ничего не видел, не слышал, все ждал громового смеха. А смеха нет и нет, и тут спала пелена с глаз: увидел Георгий, как Тургенев с Тимофеем Яковлевым - главным азовским атаманом - троекратно целуются.

А Яковлев уже говорил:

- Спасибо вам, люди добрые, что не забыли братьев по Христу, пришли к нам в трудный час. У нас на Дону пока спокойно, но сложа руки ждать нам нельзя. Отдыхайте с дороги, и за работу. Мы, когда брали город, разворотили стену, а залатали кое-как. Готовиться же нам надо к войне большой и жестокой.

Перевел дыхание Георгий, плечи расправил. Как бы там ни было, а он - в казачьем городе! И каждый здесь - казак, сам себе голова, по-своему чудит.

*

Холостые казаки жили в Азове по примеру запорожцев куренями.

Мужики-казаки Тургенева образовали свое гнездо. Дали им под житье дворец какого-то паши, но Георгий запросился к истинным казакам, и ему сказали:

- Ступай к Худоложке, в его курене места много.

Худоложкин курень тоже дворец, еще больший, с внутренним садиком, с фонтанами, которые, правда, уже пересохли. Все двери нараспашку, никого нет. Побродил Георгий по комнатам, выбрал дальнюю, с двумя узкими, как щели, окнами, с высоченным потолком.

Ни лавки, ни стола. На полу тюк, набитый сеном.

- Хорошо! - сказал Георгий и как был, в одежде, в сапогах, при сабле и двух пистолетах, бухнулся на казачью перину и заснул.

Проснулся он оттого, что его крепко трясли за плечи.

“Будь что будет”, - подумал Георгий и открыл один глаз. У постели стоял огромный казак.

- Скажи-ка, братец, ты за порогами, в Сечи не живал?

Георгий открыл второй глаз. Казак был усатый, пузатый,

каждая рука что две ноги.

- Здравствуй! - поздоровался Георгий и сел. - Кто ты?

- Так я ж Худоложка! - удивился казак. - Кому это не известно? А вот тебя никогда не видел.

- Меня зовут Георгий.

- Как?

- Георгий.

- Не понял.

Георгий смекнул: над ним хотят посмеяться.

- Наклонись! - прошептал Худоложке.

Тот придвинулся к молодцу ухом, и Георгий в это самое ухо засвистал во все меха необъятных своих легких, да так, как никогда еще не свистывал.

Худоложка отпрянул, шарахнулся к двери, сбил добрую дюжину казаков, пришедших позабавиться розыгрышем над новичком.

Георгий опять было закрыл глаза и стал валиться на постель, но комната наполнилась самыми развеселыми людьми. Они хохотали, держась за животы, хохотали, тыкая пальцами на Худоложку, с лица которого никак не сходило высочайшее изумление. Он тряс головой, вертел пальцами в ушах, но свист не вылезал из головы, словно ее просверлили пулей.

Наконец Худоложка подошел к Георгию, обнял его, поднял одной рукой за талию и провозгласил:

- Это мой лучший друг Свист. И в честь нашего вечного товарищества я ставлю ведро самой крепкой!

- Э, так не пойдет! - возразил Георгий. - Ставлю два ведра.