Читать интересную книгу Свадьбы - Владислав Бахревский

Пожирателем звезд оказалась святая гора Оход. Она заслонила часть неба.

Утром, творя молитву, умывались песком. Мехмед улучил минуту, приблизился к Осман-беку и шепотом спросил:

- Кто же это сделал?

Осман-бек не ответил. Дряблые щеки его обвисли, глаза в одну точку, движения вялые.

- Осман-бек, - Мехмед попробовал растормошить эфенди, - дорогой наш Осман-бек, но ведь мы же теперь свободны от них, Их нет!

Осман-бек шевельнул бровями, губы у него покривились, и все-таки он ничего не ответил. Он устал, все в этом мире, даже он сам, стало ему безразлично!

Мукавим поднимал караван. Он спешил. Он вертел головой и словно бы принюхивался к горячему воздуху пустыни.

- Ты чего нюхаешь? - спросил мукавима Мехмед.

- Нехорошо, - коротко ответил тот.

- Чего нехорошо?

- Саам будет.

Мехмед не понял, что это такое, но мукавим гнал верблюдов. Он спешил к колодцу, к жилью.

Из пустыни дул горячий ветер.

Мехмед почувствовал, что ему нехорошо, захотелось пить. Он зачерпнул из своего бурдюка воды, отпил несколько глотков и вдруг выронил пиалушку. Вода пролилась на запястье. Мехмеду не захотелось сойти с верблюда, одолела невыносимая тоскливая лень. А тут еще заломило запястье.

“От воды, что ли? - подумал Мехмед. - Уж не этот ли ветер и есть саам?”

Мехмед спрыгнул с верблюда и подбежал к верблюду Элиф.

“Мне плохо!” - прошептала Элиф.

Мехмед растерялся, но тут мукавим остановил караван, а паломникам раздал чеснок.

- Суйте в уши и в нос и закутывайтесь.

- Закутывайся, Элиф! Скорее! - приказал Мехмед и сам помог ей превратиться в огромную куклу. Потом побежал к Осман-беку, завернул его и последним завернулся сам, натолкав в нос и уши чесноку.

Горячий ветер дул из пустыни. Урагана не было, не было смерчей. Но не было и никаких сил терпеть. Видно, сам дьявол отворил заслонку своей адовой печи, и жар вывалился на землю.

Мехмед попробовал заснуть и заснул. Во сне ему приснилось, что в глотку ему льют раскаленное масло. Проснулся. Перед ним на коленях стоял мукавим и вливал ему в рот топленое масло.

- Пей, а то умрешь.

Мехмед сел, выплюнул масло изо рта.

- Дай воды!

- Нельзя. Если выпьешь, совсем будет плохо.

Мехмед вспомнил, как ломило запястье, на которое он пролил воду.

- Не пей воды, Мехмед!

Это сказала Элиф.

- Ты здорова?

Да. А вот Осман-бек.

…Осман-бек лежал па земле неподвижный, так лежали бычья кожа с водой и куча тряпья, в которое завертывались от саама.

- Он умер?

- Нет, - сказал мукавим. - Пошли, поможешь мне.

За барханом горел костер. Мукавим подбросил в него последние веточки.

- Как прогорит, копай на месте костра яму.

Мукавим бросил Мехмеду лопату, а сам ушел к каравану помогать ослабевшим.

Яма была готова. Осман-бека поставили в эту яму и закопали по самую голову.

Долго держали Осман-бека в яме. Потом откопали. Закутали. И два часа не давали пить.

Караван тем временем построился: люди и животные пришли в себя.

- Сильный был саам, - сказал мукавим, - финики в этом году будут как сахар.

У колодца, к которому спешили во время саама, паломников собралось тысячи три, но стояла такая тишина, что Элиф разрыдалась. Из трех тысяч триста человек умерло от саама.

Глава шестая

Саам прилетел и улетел. Умершие остались в песках, живые спешили в Мекку. Пепел смерти, запорошивший глаза эфенди, развеялся. Теперь эти глаза были подобны разгорающимся углям.

- Мехмед, - горячим шепотом говорил эфенди, - до Мекки осталось пять дней!

- Четыре дня, Мехмед!

- Мехмед, я дожил до Миката!

Микат - место, где паломники снимали с себя одежды и облачались в ихрам. Два куска чистой полотняной материи, которых не касалась игла, да открытые сандалии - вот н вся одежда мужчины, одежда равных перед лицом бога.

Один кусок на плечи, другой вокруг бедер - и нищего не отличишь от великого муфти. Только один Мехмед возвышался над всеми, бог дал ему длинные ноги.

- Мы как стадо белошерстных баранов! - Мехмед с удовольствием глядел на обновленную толпу.

Паломницы теперь шли отдельно от мужчин, позади. Женщинам ихрам не положен.

- Мехмед, до Мекки три дня! Я знаю, должно произойти великое. Мехмед! - Осман-бек размахнул руками, - Мехмед, ты погляди, какой дворец у аллаха - земля и небо, а мы толчемся в каменных мешках, целуя ноги кровавым земным владыкам. А ты знаешь, почему в дворцах падишаха денно и нощио курятся благовония, Мехмед? Отбивают запах свежепролитой крови. Знал бы ты, Мехмед, какое это счастье - идти по земле и снова чувствовать себя только человеком. Не муфти, не великим муфти, а человеком, как ты, как он, как все, идущие к дому аллаха.

Мехмеду тоже захотелось сказать эфенди о самом главном, но слов не нашлось, и он сбросил с ног сандалии и пошел по горячему песку босиком. И многие паломники увидели это и тоже сбросили сандалии.

- Мехмед, до Мокки два дня пути!

- Мехмед, до Мекки только один день!

Ночью спали на голой земле.

Засыпая, эфенди нашел руку Мехмеда, пожал ее.

- Я тебе благодарен.

У Мехмеда сжалось сердце, но он опять ничего не сказал.

г- Завтра мы будем в Мекке.

Мехмед по голосу догадался: эфенди улыбается.

Они заснули, глядя на тихие звезды.

Мехмеду приснилось, что он летит. Чуть не рассмеялся: когда летают - растут, а ему куда уж больше? Небо над ним запорошено звездами, и вдруг звезды исчезли, как в ту ночь, когда Мехмед и эфенди бежали из Медины.

“Неужто я прилетел к горе Оход?” - подумал Мехмед и в тот же миг понял: это не святая гора, это…

Он не успел сказать себе, что же это. На грудь ему навалилось тяжелое, грубое. Ни вздохнуть, ни крикнуть.

Голова закружилась, в глазах закрутились красные колеса, и он теперь знал: это не сон. Его, Мехмеда, убивают.

В ушах звенело, но звон отлетал все дальше и дальше, и наступила тишина. Тишина была бесконечная.

“Это и есть смерть”, - сказал себе Мехмед и стал ждать, что же будет дальше.

И он увидел зарю. Потянулся к ней и сел.

Вповалку спали паломники. Рассветало.

“Какой дикий сон приснился”, - Мехмед помотал чугунной головой, стряхивая одурь. И тут он увидел эфенди.

Ихрам эфенди был смят, а сам эфенди лежал так, как лежали те, которые не поднялись после саама. Лицо эфенди было синее, а на шее веревка.

- О боже! - прошептал Мехмед, и ему так стало страшно, словно все, спящие здесь, хотели его, Мехмеда, удавить, как они удавили эфенди.

Мехмед знал, стоит ему пошевелиться - и на него набросят веревку. Но кто? Кто из этих спящих следит за ним из-под прикрытых век?

Веревка так веревка! Мехмед пополз. Он пополз между спящими туда, к Элиф, чтоб она укрыла его от неведомых убийц. Но никто его не трогал. Никто.

Мехмед нашел Элиф. Она чуть не закричала, когда увидела его лицо, но он успел ладонью закрыть ей рот.

- Тихо! Эфенди убили.

Он сказал эти слова и похолодел. На него набросилась ледяная мелкая дрожь, Элиф тоже трясло. Но уже раздался призыв на молитву. Паломники поднялись с земли, все, кроме одного, и все помолились, все, кроме одного. А потом все пошли, все, кроме одного, и Мехмед не нашел в себе силы оглянуться на белое пятно посреди серой пустыни.

Нет, Федор Порошин понял! Понял он: оставили ему в Истамбуле жизнь единственно ради того, может быть, чтоб стал он свидетелем одинокого белого холмика посреди серых песков. Еле приметного холмика. На совести пятерых была эта смерть. Федор высмотрел все, как велено было.

А на последнем привале остался еще один холмик, и вместо пятерых было теперь четверо.

“Сильные мира сводят друг с другом счеты” - так решил Федор. Страшно стало ему. Ведь никто, никто не обратил внимания на эти смерти. Здесь все были чужие. Все шли за милостью к богу, но не любили друг друга.

“О родина! - застонала душа у Порошина. - Прости меня, родина. Я успел столько раз отречься от тебя ради того, чтоб видеть мир. А в мире рассеяна одна жестокость”.

Понял Федор Порошин. Понял!

Не будет он служить важному турку ни за какое золото и ни за какие дальние страны. Забилась в нем мечта. Живая, как теплая птица, схваченная в гнезде: “Домой! Родина, тебе хочу служить. Ради тебя поборю страх свой и умру с топором за тебя. Потому что ты добрая, родина моя непутевая”.

И тут почудилось - зловещая четверка шарит по толпе паломников глазами, ищет кого-то… Явь стала походить на сон, когда гонятся за тобою и когда некуда спрятать хотя бы головы. И Федор лег. Отстал и лег. Никто не обернулся. Мало ли от какой болезни лег человек? Может, от чумы?

Ночыо Порошин стороной обошел Мекку - священнейший город мусульман. Устал испытывать судьбу. Выбрался к морю, сел на большой корабль - деньги у него были. Корабль привез его в Грецию. Через Валахию, Молдавию, Украину он пробрался наконец в славный казачий Азов.