–
это немного напоминает разрешение на брак, даваемое главой семьи, что, в сущности, по высказыванию автора романа, придаёт патриархальность новым, казалось бы, социальным отношениям[754] (и я не могу с ней не согласиться). Бывали случаи, когда парторганы в таком разрешении отказывали. (Однако в романе нет сведений о том, должны ли были получать разрешение на брак не члены парторганизации и комсомола и если да, то в каком властном органе?)
Приведённые примеры подтверждают уже сложившееся впечатление, что во многих написанных в Китае до конца 80-х годов художественных произведениях довольно широко распространено какое-то схематичное, непривычно заземлённое представление о любви, столь знакомое нам по нашим производственным романам. Некое подобное чувство возникало и во время личных разговоров, скажем, с Ду Исином – нашим светлой памяти консультантом в Отделе, и в результате прочих окольных впечатлений (вовсе, впрочем, не только от китайской действительности). Любовь может быть чувственной, страстной, но… Словно вдруг наталкиваешься на ту чёрную дыру, когда понимаешь, что определённые процессы идут, но тебе не удаётся их зафиксировать имеющимися у тебя средствами, понять их, и можешь всё это лишь как-то описывать, вероятно, с большими погрешностями, поскольку действует некая иная система оценок.
В свете этих моих неудовлетворённостей в понимании феномена «любовь»[755] иначе воспринимаются некоторые китаеведные исследования, особенно штудии А.И. Кобзева по проблемам секса в Китае. Очень оказались мне полезными его статьи «Личность, природа и судьба человека в конфуцианстве»[756] и «Китайская эротофармакология»[757].
Кстати, говоря во второй из этих статей, что «коренящаяся в архаических глубинах человеческого бытия вера в то, что “любовь и голод правят миром”，стала в ХХ в. не только мировой религией, но и мировой философией № 1 благодаря таким своим пророкам, как З. Фрейд и К. Маркс»[758], Артём Игоревич не оговорил тот момент, что даже такие основополагающие понятия, как «любовь» и «голод», со временем (или на определённых этапах развития определённой культуры? или отдельных её представителей?) приобретают иной если не смысл, то окрас.
Скажем, в «Советском энциклопедическом словаре» «половая любовь в современной её форме индивидуально-избирательного чувства» определась как «результат длительного исторического развития личности» [759] (выделено мною. – Э.С.), а голод – лишь как «социальное бедствие»[760]. Однако известно, что хранитель семенного фонда в Музее растений в ленинградскую блокаду не позволил и зёрнышку быть съеденным. Стало быть, что-то есть выше голода? Даже если это и миф, всё равно, в коллективном сознании как бы утверждается, что есть случаи, когда инстинкт самосохранения отступает. Конечно, случай с этим хранителем можно приравнять к случаям с матерями, лишающими себя чего бы то ни было, в том числе собственной крови во имя выживания потомства, то есть самосохранения вида. Но есть некая разница, и существенная – не инстинкт, а разум заставлял учёного бороться за сохранение вида – вида тех самых зерновых, что были основой, были объектом его научной жизни. Это лишь подтверждает моё (?) убеждение, что и голод в человеческом сообществе как-то сильно отличается от чисто биологического явления. Что же касается любви, то есть очень интересное воспоминание одного из редакторов пятитомной «Философской энциклопедии». Она пишет о разворачивающихся прямо-таки боях в редакции по поводу статьи «Любовь». «Бои местного значения» в этой редакции шли по многим тематикам, но эта была удостоена специальной директивы главного редактора: «Не допускать никого близко к любви, – как пишет автор воспоминаний, – дело было даже не в выкинутых классиках марксизма-ленинизма, дискуссия разгорелась вокруг “влечения”，пункта, можно сказать, беспартийного. Один из старейших товарищей, старожилов редакции, даже усмотрел в новой формулировке – “чувственное влечение выступает как повод для проявления Л.” 一 просто-таки издевательство над человеческой природой» [761]. (А впрочем, тут может быть и романтизм, доведённый до абсурда, 一 любовь, возможно, для этого человека состояла из одной романтики, а чувственность он воспринимал как нечто зазорное, о чём в приличном обществе и не упоминают вслух. В любом случае, что такое любовь – для очень немалого количества представителей рода человеческого – не совсем понятная вещь, или очень понятная, но вовсе не так, как это понимают другие, вероятнее всего – меньшинство).
Даже из этих двух примеров (не говоря уже обо всём западном искусстве) складывается впечатление, что в чём-то весьма существенном эти два правителя мира, два в сущности важнейших условия сохранения вида, присущих всей живой природе, – любовь и голод – с ходом исторического развития имеют тенденцию ухода от чисто физиологического своего содержания, имевшего место в архаических глубинах человеческого бытия.
Человек – единственное живое существо, осознающее своё существование. Естественно, представитель каждой цивилизации осознаёт себя в определённой, присущей данной цивилизации системе координат. А.И. Кобзев пишет о «своеобразной (китайской. – Э.С.) антропологии как общей теории организмически целостного человеческого существования. В условиях отсутствия антагонистического расчленения последнего на тело и дух…»[762]. (Однако только ли китайский этот феномен?)
А.И. Кобзев, описывая сексуальные традиции Китая, убедительно показывает гармоничность существования человека во всех его проявлениях; и центром, сутью его является его средостенье – сердце. Да и сам человек включён вместе с животными (с промежуточным звеном – варварами, то есть другими людьми, которые – не-мы) в некое иерархичное целое.
(A propos. Одновременно восточные общества создают потрясающие технологии совершенствования каждой естественной функции человека, секса ли, кулинарии ли, а также технологии поддержания организма во всех его функциях на максимальном уровне дееспособности: медицину, систему медитации, единоборств и прочее).
Западная цивилизация (или то, что мы называем ею) – цивилизация, в сущности, дискретности. Яркий пример этого – медицина, разбитая на отдельные отрасли, обслуживающие отдельные органы, в лучшем случае – отдельные функции. (Древняя, как и восточная, медицина и в Европе стремилась лечить человека, а не болезнь.) И прежде всего эта дискретность касается самих человеческих сообществ. Человек в идеале вычленяется в отдельную особь, обособляется, атомизируется. Прежде всего, он – сын Божий и как таковой перед Богом и ответственен более, чем перед кем-либо ещё. И две другие составляющие жизнедеятельности западного человека – римское право и греческая философия также – разделяют человечество на отдельные особи и отдельные функции оных. (Признаёт ли каждый человек общие законы западной цивилизации или нет, не столько уж важно. На настоящий момент явно ещё присутствует в ореоле действия так называемой западной цивилизации определённый процент носителей этих западных ценностей, да все остальные так или иначе находятся в поле их действия.)
Определённым водоразделом в Европе (хотелось бы написать с маленькой буквы – я имею в виду не континент, а некий