– Скажите пожалуйста, который час? – спросила она заискивающе.
– Я попрошу вас не разговаривать во время поездки. Такова инструкция.
Уголки губ коренастого опустились ниже – Павле вдруг вспомнился тюбик помады, забившийся в щель тротуара.
Символ паники. Символ неосознанной, неотвратимой опасности.
Как тогда, когда улыбчивый охранник, оказавшийся вовсе не охранником, вел ее коридорами больницы… запах прачечной…
Павла затравленно огляделась.
Это НЕ ТЕ люди. Они везут ее НЕ ТУДА…
– Я хочу говорить с господином Тодином, – сказала она шепотом. Коренастый нехотя поднял на нее глаза, и кажется, в глазах было удивление.
– Я хочу говорить с господином Тодином! – сказала она, стискивая руками колени. – По сотовому…
– Согласно инструкции, полученной мною от господина Тодина, – сквозь зубы начал коренастый, – никаких телефонных разговоров во время…
– Вы врете, – сказала Павла, глядя ему в глаза.
И вдруг, подтянув колени к животу, ударила ногами в зашторенное окно.
Очень больно пяткам. Стекло не издало ни звука. Стекло не рассчитано было на Павлины усилия.
– Что вы? – спросил коренастый, уже не скрывая удивления.
– Я хочу говорить с господином Тодином! – выкрикнула Павла сквозь слезы. – Иначе я…
А, собственно, что она может сделать?
Даже выпрыгнуть из машины ей не удастся… Она в ловушке, в подвижной ловушке, сейчас коренастый вытащит из рукава шприц и успокоит ее до того самого момента, когда придет время очнуться на операционном столе, в руках новых охотников за ее везением…
Где-где?!
Павла судорожно всхлипнула. Коренастый беззастенчиво ее разглядывал.
Павла заплакала.
Рука коренастого опустилась за пазуху.
Шприц?!
С тяжелым вздохом сопровождающий извлек из внутреннего кармана телефонную трубку с антенной:
– Звоните… Номер набрать или сами знаете?
Все еще обливаясь слезами, она прижала трубку к уху:
– Алло! Алло! Алло!!
– Малыш, в чем дело?
Этот голос невозможно было перепутать с ничьим другим. Павла ревела в голос и не могла остановиться.
– Малыш, ты что?!
– Тритан, они меня везут…
– Правильно везут, что ты Павла?! С ума сошла? Я тебя жду на месте, прекрати истерику, ну?!
– Хорошо, – сказала она еле слышно.
И, не глядя, передала трубку коренастому.
– У меня из-за вас будут неприятности, – сказал тот укоризненно.
Павла закусила губу. Облегчение было даже сильнее, чем стыд.
Некоторое время ехали с совершенной тишине – потом машина повернула, и водитель сразу сбросил скорость, так резко, что Павла, чтобы удержаться, ухватилась за колено коренастого.
– Ой, – сказал за стеклом водитель.
Коренастый дернулся. Привстал, сминая гармошку пластмассовых штор, и Павла вслед за ним увидела и водителя, и сидящего рядом блондина, и пустую широкую дорогу, и…
На обочине валялся, трогательно задрав колеса, маленький прогулочный автомобильчик. Из-под его помятого бока торчали тонкие ноги – одна босая, другая в остроносой бальной туфельке.
Павла зажмурилась.
Ой, нет.
Как будто опускается на голову, облипает тело тяжелая, пропитанная холодным жиром простыня.
Ой, нет…
– Как же это… – одними губами сказал коренастый. Павла мельком на него взглянула; жесткое лицо было бледным, как простыня.
Блондин пробормотал полуразборчивую фразу – из-за стекла Павла расслышала только слово «инструкция». Водитель уже выдвигал трясущимися пальцами антенну маленького телефона:
– Алло? «Скорая»?..
Павла до боли сцепила пальцы.
– Как же это, – повторил коренастый, выражение детской растерянности очень не шло его мужественному жесткому лицу. – Как же мы можем…
– «Скорая» будет через десять минут! – выкрикнул водитель.
– Десять минут, – медленно повторил коренастый. И обернулся к блондину:
– Выходи. Инструкция… Так я же в машине. Выходи.
Блондин помедлил. Потом щелкнула, раскрываясь, дверь; звук почему-то показался Павле слишком громким. Хлестнул по нервам.
Что-то было неправильно.
Минуту назад она пережила приступ страха и приступ стыда – а теперь страх вернулся снова, и стыд явился заранее, авансом. Как она выглядит в глазах этих людей? Вечно трясущейся за свою шкуру курицей?!
Блондин уже шел к перевернутой машине. Все быстрее шел, бежал…
Павла закусила губу.
В чем неправильность происходящего, в чем?!
Почему ей вспоминается Кович со своим любимым словом «инсценировка»? Почему вместо боли за несчастную женщину под машиной ее мучит страх, и муторное ожидание, предчувствие… чего?
И что же ей, Павле, делать? Умолять этих людей бросить умирающую под перевернутой машиной и ехать дальше. Чтобы довезти ее, Павлу, в целости и сохранности?!
– А…
Она открыла рот, тщетно пытаясь облечь свое предчувствие в слова. Коренастый удивленно к ней обернулся:
– Что?
Павла поперхнулась:
– Подожди…те… надо…
Слова ее потонули в странном свистящем звуке.
И сразу последовал хлопок – будто бросили камень, и он шлепнулся на опустевшее сидение рядом с водителем, неуместная шалость…
А из пальцев водителя уже валился телефон, а на сидении рядом вертелась, разбрызгивая белые струи газа, какая-то непонятная черная вертушка, газ пахнул скверно, водитель закатил глаза…
– Наза-ад!..
Павла успела увидеть, как отшатывается блондин, будто обнаружив за перевернутой машиной живого саага в засаде.
Как заднее непробиваемое стекло вдруг проваливается вовнутрь, осколки красиво застревают в складках шторы.
Как коренастый сопровождающий выхватывает из ножен…
Что вы на это скажете, режиссер Кович?
Это была ее последняя мысль, потому что белый вонючий газ сковал ее мысли и чувства, высушил горло и бросил в беспамятство.
Все.
* * *
Осознание этих его слов пришло к Раману много позже. Поздней ночью, когда она в одних трусах сидел за письменным столом посреди своей огромной захламленной квартиры. Когда на когда-то белом, а теперь исчерканном листке бумаги разворачивался и жил его любимый и ненавидимый, его нерожденный спектакль. Когда он странным образом совместил в своем сознании реальный мир и мир-на-сцене, и общим фрагментом обоих миров сделалась вдруг Пещера…
«Вы пробовали смотреть на мир Пещеры человеческими глазами?»
«…только этим и занимаюсь.»
«Вы смотрите снаружи…»
Раман встал. Качнулась настольная лампа, чуть не упала; Раман выбрел из желтого освещенного круга, ушел в темноту, присел на диван.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});