На следующий день после моей выписки из больницы Иэн навестила меня в сопровождении худого мужчины, лицо которого лучилось тихой радостью.
— Я инспектор Иэн Лундстрём из шведской национальной полиции, — официальным тоном произнесла она. — Должна сообщить вам, что вас задержат здесь на какое-то время, а также, что должна вас допросить. Это священник, он будет играть роль переводчика. Он безупречно говорит по-английски и знаком со всеми вашими американскими жаргонными выражениями и идиомами.
— Ой, да бросьте, Иэн, — поразился я, — вы и сами безупречно говорите по-английски! К чему это?
— Шведский закон требует, чтобы при допросе заключённого присутствовал переводчик, бегло владеющий языком заключённого, если тот иностранец, — всё так же корректно отвечала Иэн, словно видела меня впервые. — Кроме того, закон гласит, что у вас есть право на адвоката, и ваш адвокат должен постоянно присутствовать на каждом допросе. Поскольку вы не располагаете средствами на оплату услуг адвоката, правительство Швеции назначило вам общественного защитника. Её зовут Эльса Кристианссон, она встретится с вами сегодня же несколько позднее. Всё ли вы поняли из того, что я вам сказала?
— Прекрасно понял.
— Тогда увидимся завтра, — и она ушла.
Час спустя раздался стук в дверь, потом она распахнулась. Пришёл один из охранников с моим ужином — обильным и вкусным — и накрыл небольшой столик, словно он официант, а не тюремщик.
Вернувшись за посудой, он широко улыбнулся мне.
— Не хотите прогуляться? Правда, не покидая здания, пока я буду ходить туда-сюда, но я подумал, что, может, вам надоело сидеть взаперти.
Я вместе с ним сходил на кухню, где официант из расположенного по соседству ресторана забрал у него поднос и тарелки. На самом деле, кухней это помещение можно было назвать лишь условно — просто закоулок, где дежурные могли сварить себе кофе. Потом он устроил мне экскурсию по тюрьме — двухэтажному сооружению, вмещавшему только двадцать заключённых. В дверь каждой камеры он стучал, прежде чем открыть её, добродушно здоровался с обитателями и осведомлялся, не нуждаются ли они в чём. А прежде чем закрыть и запереть дверь, жизнерадостно желал каждому доброй ночи.
Когда я вернулся в свою камеру, Эльса Кристианссон уже ждала меня вместе с переводчиком — преподобным Карлом Грэком. Его присутствие меня удивило, но он объяснил, что миссис Кристианссон вообще не говорит по-английски. Не стала она и тратить время, расспрашивая меня. Просто подтвердила, что берётся за моё дело, а после сообщила, что будет на месте завтра утром, когда Иэн начнет допрос.
То, что моим адвокатом будет выступать эта женщина — высокая, миловидная, лет сорока, как я прикинул, невозмутимая и любезная — внушало мне опасения. Впрочем, выбора у меня не было. Средств, чтобы нанять адвоката себе по вкусу, у меня тоже не было. Все мои активы во Франции захватила французская полиция — во всяком случае, так я полагал. После ареста и во время содержания под стражей о моей добыче не упомянули ни разу, а после освобождения мне, ясное дело, не вернули ни гроша. А здесь, в Швеции, я уж никак не мог добраться до какого-нибудь из своих многочисленных тайников.
Иэн появилась следующим утром вместе с миссис Кристианссон и герре Грэком. Она тотчас принялась допрашивать меня о преступной деятельности в Швеции, а Берген переводил её вопросы миссис Кристианссон, сидевшей тихо, лишь время от времени кивая.
Во время первых двух допросов я вёл себя уклончиво. Либо отказывался отвечать, либо отвечал «Не помню» или «Не могу сказать».
На третий день Иэн не выдержала.
— Фрэнк! Фрэнк! — воскликнула она. — С какой стати вы держитесь так замкнуто? Так уклончиво? Вы здесь, вас будут судить, и вам же будет лучше, если будете честны со мной. Нам известно, кто вы, известно, что вы натворили, а вам известно, что у нас есть доказательства. Так почему же вы отказываетесь говорить?
— Потому что не хочу угодить в тюрьму на двадцать лет, даже в такую замечательную, как эта, — напрямик выложил я.
Берген перевёл это миссис Кристианссон. Отреагировали все трое совершенно неожиданно: расхохотались в голос, до слёз. Обычно так хохочут только над клоунами. Я смотрел на них в недоумении.
Иэн немного совладала с собой первая, но глядя на меня, она просто-таки сотрясалась от восторга.
— Двадцать лет? — наконец выдавила она из себя.
— Или пять лет, или десять, или сколько там ещё, — отвечал я с вызовом, возмущённый её отношением.
— Пять лет?! Десять лет?! — воскликнула Иэн. — Фрэнк, да предельный срок за вменяемые вам в вину преступления — один год, и я очень удивлюсь, если вам дадут по полной, ведь вы преступили закон впервые. Фрэнк, в нашей стране по суду более десяти лет редко получают даже убийцы и грабители банков. Вы совершили очень серьёзное преступление, но мы считаем год тюремного заключения очень серьёзным наказанием, и уверяю, это самое большее, к чему вас могут приговорить.
И я выдал ей чистосердечное признание, во всех подробностях изложив все свои махинации в Швеции, какие мог припомнить. Неделю спустя я предстал в Мальме перед судом из восьмерых присяжных, признавшим меня виновным и назначившим наказание, поскольку моё признание исключало какую-либо вероятность того, что я невиновен.
И всё же я едва не добился отмены приговора. Вернее, миссис Кристианссон. Она изумила меня, по окончании обвинительных показаний поставив под вопрос правомочность суда. Абигнейла обвиняют «в крупном мошенничестве при помощи чеков», сказала она председателю суда.
— Я хочу указать суду, что представленные здесь орудия преступления согласно шведскому закону — отнюдь не чеки, — возразила она. — Эти орудия он изготовил самостоятельно. Они никогда не были чеками, и не являются таковыми в настоящее время.
Согласно шведскому закону, Ваша честь, эти орудия нельзя признать чеками, поскольку это полная подделка. Согласно нашему закону, Ваша честь, мой клиент не пускал в ход фальшивые чеки, поскольку данные орудия преступления не чеки, а просто его собственные изделия, и потому обвинения с него следует снять.
Обвинения с меня не сняли, но всё же смягчили до мелкого мошенничества, что-то вроде выманивания денег обманом, и присяжные приговорили меня к шести месяцам тюремного заключения. Считая это победой, я принялся с энтузиазмом благодарить миссис Кристианссон, которую вердикт тоже порадовал. Меня вернули в камеру, клиппанской тюрьмы, и на следующий день Иэн наведалась, чтобы поздравить меня.
Но принесла она и тревожные вести. Отбывать срок мне придётся не в удобной и уютной гостинице в Клиппане. Вместо этого меня переводят в государственное исправительное учреждение в Мальмё, расположенное в городке университета Лунд — старейшего колледжа в Европе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});