учусь, как говорить по-человечески. Рейчел почти не смотрит на мужа, а если и кидает взгляд, то вовсе не лестный. Если она и чувствует вибрации, которые я ей отправляю, то никак не реагирует на них. Сначала я думаю, что она, наверно, глупа, раз не ощущает моих чувств, но, поразмыслив, решаю, что ей мешает толстый изолирующий слой любви и вожделения к Энди. Я уже порядком устала через силу общаться с этими людьми, поэтому сдаюсь и поднимаю свой щит. Я откидываюсь на спинку стула, складываю на груди руки и спокойно смотрю, какой цирк разыгрывается у меня перед глазами. И чем дальше, тем больше. Если я и надеялась, что за обедом он протрезвеет, то это было очень наивно. Его как будто подмывает. Чем развязнее становится он, тем благовоспитаннее на вид держусь я. Внутри нарастает раздражение, хотя и щит поднят, и аура запечатана. А она все испускает свои энергии на него, только на него, и я никак не могу их остановить. Я могу только размышлять, берет ли он их, хватает ли своими пьяными руками. Заставляют ли они его думать о ней, считать себя и ее парой? Когда он, обычно такой мягкий и нежный, приглашает меня танцевать, и лапает так, как никогда не позволяет себе на публике, я думаю, что это, наверное, он хочет ее и поэтому ведет себя так.
Я чувствую себя прилипшей к скале улиткой, он крепче прижимает меня к себе и, глупо смеясь, все сильнее и сильнее. Я тверда, а все вокруг расплываются. Они сейчас в каком-то радостном государстве, где порхают бабочки и бродят единороги, а я вижу все, как оно есть. Меня не уносит с собой волшебный вихрь всеобщей глупости, потому что я вижу нити, за которые дергают куклы, знаю, что дело уже сделано. На танцполе становится слишком людно, и я незаметно удаляюсь.
Я ухожу в темноту, подальше от шатра и волшебных огней, слушаю шелест деревьев и позволяю легкому ветерку остужать мое пылающее лицо. Наконец-то одна…
* * *
В гостинице я успеваю снять макияж, облачиться в пижаму и забиться в угол кровати. Он меряет номер шагами и мотается из стороны в сторону, как резиновый. Ссора в полном разгаре, и я узнаю, какая я, оказывается, гадость. Я холодная. Я в упор не видела его друзей. Я не танцевала. Я все время куда-то исчезала. И вообще я сухарь.
Сейчас его акцент заметнее, чем всегда, ведь он среди своих, да и виски… Он говорит так невнятно, что я еле добираюсь до сути дела.
– Ты Джейми даже руку не пожала, а ведь мы с ним вместе на занятия по химии ходили, – ни с того ни с сего бабахает он. – А он, между прочим, и мухи не обидит!
– Ты же знаешь, что мне не нравится прикасаться к людям, – спокойно отвечаю я. Терпеть не могу, не хочу говорить об этом.
– Тебе и ко мне не нравится прикасаться, – вдруг говорит он.
– Нет, к тебе нравится.
– Да ты даже за руку меня не берешь. Ты даже… – И он совсем уж неразборчиво начинает бубнить список моих прегрешений.
– Конечно, у тебя есть свои резоны, – неожиданно с уважением ко мне и полной ясностью мысли произносит он. – Но ведь это мои друзья, ты можешь им верить, не нужно смотреть на них так уж свысока…
– Так я и не смотрела на них свысока.
– Нет, смотрела, вся такая высокомерная, а…
– А вы с Рейчел в это время сходили с ума от страсти.
Он останавливается и переспрашивает:
– Что-что?
– Если бы мне хотелось усадить тебя за стол с твоей бывшей, я бы так тебе и сказала. Да, сказала бы. Я ведь говорила тебе, что до тебя у меня был Госпел, просто чтобы ты знал, а могла бы ведь и промолчать, потому что ты все равно никогда его не увидишь.
Я бы ни за что не заставила его провести всю ночь в догадках, да еще и чувствовать себя при этом запасной частью или вторым номером.
У него вид человека, совершенно сбитого с толку.
– Ты о ком?
– Ладно, подскажу: я сидела рядом с ее мужем, и он тоже не сильно этому радовался.
Это неправда. Думаю, ничего не заметил ни Скотт, ни кто-то еще. Не знаю даже, заметил ли сам Энди. Его цвета мне ничего не скажут. Я не умею читать его.
Он перестает шагать. Ноги стоят на месте, но тело мотается из стороны в сторону. Я попала в точку. Парой они не стали, но какое-то влечение было, и, возможно, даже тайное.
Я глубоко вздыхаю и говорю:
– Я вижу энергии, Энди. Вижу цвета настроений людей. Это помогает мне замечать то, чего не могут другие.
– Хватит, Элис. Что он сказал? Он – в смысле ее муж.
Я замолкаю. Только что я открыла ему свой самый большой секрет, а он просто перескочил через него, отбросил в сторону.
– Ты меня слушал, Энди? Я тебе рассказываю самое важное о себе, то, что раньше не могла рассказать, – произношу я и поднимаюсь. – Я вижу энергии, Энди, энергии людей. Вижу, как цвета. Вот почему я хожу в очках, вот почему я…
Он слегка наклоняется, не сходя с места, смотрит на меня мутным взглядом, и мне кажется, его сейчас стошнит. Зрачки сильно расширяются, и даже не видно, что глаза у него карие. Похоже, он вот-вот разрыдается от того, как перепуталось все у него в голове.
– Что?
И он исчезает.
* * *
Мы лежим в постели; со знакомства прошло несколько недель. Воскресенье, утро, дождь. Я блаженствую от полного расслабления и удовлетворенности. По телевизору идет передача Рика Стайна: в каком-то экзотическом месте он плывет на лодке, говорит о еде, готовит еду, ест еду. Мы говорим обо всем и ни о чем. Я больше слушаю, мне страшно нравится звук его голоса, такой живой, позитивный, пусть и хрипловатый со сна.
– Какая ты была в школе?
– Ты ведь знаешь…
– Не знаю. Поэтому и спрашиваю.
– Спокойная. Буйная. Когда как.
– Как прогноз погоды в Глазго. «Дождь со снегом, временами солнечно».
– Такая и есть. Всего понемногу.
– Как твоя школа называлась?
– Тебе ее название ничего не скажет.
– Так поэтому и спрашиваю.
– В одной дырище, в часе езды от Дублина.
– И все-таки как она называлась? – повторяет он, отбрасывает прядь волос моего лица и пристально на меня смотрит, чувствует, что я стараюсь увильнуть.
Я спокойна.
– Ты что, выпускные не сдала?
– Нормально я их