– Да сдался ты мне, – Катя тоже посмотрела на облако, – есть женихи и позавидней.
– Что правда, то правда, – выдохнул Василий. – Тогда, хоть поцеловать на прощание можно?
– Один раз.
Он коснулся ее губ и словно поплыл в лазоревой реке.
– Не могу без тебя, Катька.
– Докажи.
Он повернулся, отошел на несколько шагов, вдруг споткнулся, упал и больше не двигался.
Катя будто нехотя подошла к нему.
– Очнись, дурень.
Тело лежало смирно и не отзывалось.
Катя с некоторым беспокойством наклонилась.
– Ты что… помер?
– Помер и ожил, когда ты рядом оказалась, – он внезапно приподнялся и обнял ее.
– Отстань, липкий.
– Тихо, не шевелись. Я сон намедни видел – мы с твоим батькой по реке плывем. А с нами еще люди. Много-много, и в одном исподнем. А впереди свет. Твой отец говорит, погоди, не сейчас. Он был бы рад, если б мы предстали перед Богом мужем и женой.
– Может, ты выдумал всё, – ее тонкие кисти легли в его ладони. – А если нет… повенчаемся мы перед Господом и непременно умрем в один день.
– Забыла добавить, что проживем всю жизнь в любви и согласии.
Что ты сделал для своей страны?
Юлиана Лебединская. Дива озера Чудесного
28 августа 1791 годаОзеро Чудесное манило дерзкою прохладой.
Окунуться бы, пока никто не видит. Или хотя бы ноги обмочить. Федорка приподняла подол синего льняного сарафана, с серебряной вышивкой по краю, но вдруг почуяла стук копыт, встрепенулась, поправила белую рубаху, пригладила черную косу, изогнула тонкую бровь… Но нет. Не любимый это из Санкт-Петербурга мчится. Всего лишь псковские молодцы по лесу скачут.
Федорка нахмурилась. Не бывало доселе такого, чтобы Алешенька к ней на встречу опаздывал. Полчаса уже ждет, а нет его. Одна часть Федоркина хотела рассердиться люто, другая – начинала тревожиться. Не стряслось ли чего с орлом ее? Мало ли у него врагов при дворе? Сам не раз хвастался – мол, больше недругов только у светлейшего.
– Дорка! Вот ты где, поганка.
– Батюшка, – девушка поспешно поклонилась. – А я здесь гуляла, собирала травы…
– Знаю я твою траву. Алексеем Потравским зовут. Сколько раз говорил, чтобы не видел около тебя этого повесу? Марш домой! Вот высеку, как последнюю девку, научишься себя вести.
И подтвердил слова звонким шлепком чуть ниже дочкиной спины.
– Ай-й-й, – завизжала Федорка, впрочем, было в том визге больше притворства, чем возмущения, – великая государыня отменила телесные наказания для купцов второй гильдии, вы не вправе, батюшка!
– Сейчас я тебе покажу, кто вправе, а кто – нет! Замуж у меня пойдешь, бестия!
– Посмеете под венец супротив моей воли отвести – ни капли масла своего не продадите более, – выпалила купеческая дочь Федора Таранина и бросилась прочь, радуясь, что Алексей не застал сей позорной сцены. Не ровен час, на дуэль бы вызвал батюшку при виде такой грубости в отношении дамы сердца.
– У-у-у, ведьма! – Купец погрозил кулаком в спину. – Вся в мать!
Новости пришли под вечер. Арестован капитан-поручик лейб-гвардии Преображенского полка Алексей Потравский по наущению генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического. В крепость посажен. Но успел ей весточку передать через друга. Федорка, охнув, села на широкую скамью у колодца. Не любил светлейший ее орла, никогда не любил. Тем сам орел не раз хвастался. Говорил: не простил ему Потемкин нежелания жениться на племяннице князевой, недавно овдовевшей Татьяне Васильевне. Та, по словам светлейшего, сильно хандрила, от двора отдалилась, вот и вздумал ее дядюшка к жизни вернуть. Ага. Если бы еще весь двор не судачил о том, как «дядюшка» своих племянниц от хандры лечит… В общем, ответил капитан-поручик гордым отказом, за что и попал в немилость.
Но не о дворцовых интригах и сплетнях переживала сейчас Федорка. Думала, как любимого выручить. Что может она, простая купеческая дочка?
Двумя днями раньше, 26 августа 1791 годаКнязь Потемкин-Таврический зевал в духоте личного кабинета, тоскливо поглядывал на раскинувшийся за окном сад, на блестящую сквозь зелень дубов синь пруда, и вертел в руках анонимный донос.
Некий господин сообщал, что имел недавно беседу с капитан-поручиком лейб-гвардии Преображенского полка Алексеем Потравским, и тот вел недозволенные речи, а именно – угрожал жизни светлейшего. Тоже мне новость, подумал Потемкин. Он на каждом шагу обещает расправиться с князем одной левой. И не только с ним, впрочем. У юноши в силу молодости и горячего нрава врагов при дворе…
Однако аноним этим не ограничился. Далее письмом своим утверждал, что капитан-поручик состоит в заговоре, цель которого свергнуть не только князя, но и ее величество императрицу.
Чушь собачья, заключил светлейший. К означенному капитан-поручику он теплых чувств не испытывал. За пересказ пошлых сплетен о князе и его племянницах посадил бы мерзавца на неделю на хлеб и воду. Хам, наглец и выскочка этот Потравский. Но заговорщик? Вряд ли. Потравский в лицо тебе много чего наговорить может, на дуэль чуть ли не каждого второго вызывает… Безрассудный. Однако и отваги не лишен. В прошлом году поручик Потравский под Керникоски в самое пекло бросался, генерала собой прикрыл. За что и был потом удостоен чина капитан-поручика.
Одним словом, и достоинств, и недостатков у Потравского хватает. Но чтобы плести интриги… Тут не горячий норов нужен, не безрассудная прямота, граничащая с оскорблением, а напротив, холодный ум и подлое сердце.
К доносу прилагались письма капитан-поручика. Несколько любовных. К какой-то псковской девице. В них, кроме всего прочего, всячески высмеивался князь. Светлейший хмыкнул. И было еще три послания-шифра, в которых обсуждалось, как лучше избавиться от румынских крыс – посредством мышьяка, огня или кинжала. Почерк вроде бы Потравского, но более небрежный, чем в любовных письмах. Анонимность автор послания объяснил страхом перед местью Потравского и его сообщников.
Князь устало вздохнул. Коричневый пакет со всей этой мерзостью ему подбросили вчера, на охоте в имении придворного банкира Ричарда Сутерланда. Почему именно ему? Отчего не отправили напрямую в Тайную канцелярию? А теперь светлейшему возись, переправляй. И переправит. Пусть разбираются. И с Потравским – ему не помешает чуть остудить горячую голову, и с банкиром – из его же гостей кто-то подбросил кляузу, если не сам хозяин. А у светлейшего дела поважнее найдутся. Послезавтра – прощальный бал. Потом – в путь-дорогу, в Яссы. Еще в июле должен был уехать, задержался. Дела-дела. Вернее, одно лишь дело держало его в Санкт-Петербурге, но было оно, кажется, безнадежно проиграно…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});