- Вот маршрут, - показал я по карте. - Вдоль озер до Тундутова, в этом месте разворот направо, и дальше с курсом двести тридцать до Шарнутовки, а затем - на Котельниково. В районе Жутово-второе облачность прижала нас до полусотни метров, но лететь можно, так и летели, а Щерба вдруг развернулся строго на запад и выскочил на железную дорогу. Там нас обстреляли. То есть мою группу. Я горло надорвал, кричал, чтоб он отцепился от железки, но все впустую. Думаю, из-за престижа не захотел перепоручить командование группой мне, а с ориентировкой, как я не раз убеждался, у него нелады...
- Увольте меня от ваших психологических изысканий, излагайте факты, - окоротил меня Лабутин.
- Хорошо, факты так факты. При выходе на северную окраину Котельникова, куда мы не должны были выходить, я увидел кишащие там танки. Зенитки всех калибров не дремали, ибо видели нас издали, и мне пришлось основательно раскачиваться с крыла на крыло... - сказал я со злым нажимом. Лабутин сверкнул на меня исподлобья глазом, но промолчал. Я продолжил: - Щерба же маневра не делал, жался к земле, а поскольку стреляли нам в лоб, то, естественно, мазали. Чтоб увидеть цель, нужно было сделать «горку» и атаковать с левым доворотом, я Щербе подсказал. Он ответил: «Так и сделаем» - и тут же, как нарочно, полез зачем-то в высоту, подставил себя под прицельный огонь. Огонь был гибельный. Только тот, кто умышленно ищет смерти, отважится откалывать такие номера. Он буквально развалился в воздухе.
Я проскочил опасную зону у земли на повышенной скорости со скольжением, обстрелял и ударил эрэсами по домам справа и слева от колодца и удачно отбомбился четверкой. Группа потрепана, раненых нет, цель, полагаю, накрыта.
- А сфотографировать не догадались?
- Виноват! Не удосужился спросить начштаба, организована ли в полку доставка пленки с того света...
- Не острите! Вы свободны.
За дверью, опустив голову, стояла Надя. Поглядела на меня мокрыми глазами, тихо спросила:
- Правда, папа больше не прилетит?
- Правда, девочка, - подавил я вздох и пошел на КП. Надя засеменила рядом, заглядывая мне в лицо. Что-то ее мучило. Я остановился, спросил:
- Что ты, детка?
- Папу фашисты убили?
- Да.
- А почему вы не убили фашистов?
- Я их убил.
- Тех самых?
Губы у девочки задрожали, лицо скривилось, и она заплакала беззвучно. Мое сердце сжалось от недетского этого плача, страшно стало. Я подхватил Надю на руки, прижал к себе и отнес в землянку оружейниц.
Несколько дней она не показывалась ни на стоянках, ни в летном общежитии. Клавка сообщила, что бедная девочка заболела, никого видеть не хочет, не ест - слишком тяжелые удары обрушились на ее маленькое сердце. Видать, Лабутин был прав вначале, когда хотел отправить ее в детский дом, неподходящее здесь место для малых ребят.
Явилась она у нас опять неожиданно, после полетов. Сидела на табурете отчужденная, положив задумчиво руки на колени и смотрела на пламя в печке. Летчики входили, заговаривали о ней, пытались развлечь. Кто даст сахара кусочек, кто еще что-нибудь, погладит по голове. Надя отказывалась, но все же принимала гостинцы и складывала на разостланный платочек - лоскуток шелка от немецкой светящейся авиабомбы. У нас как-то язык не поворачивался шутить с Надей, как бывало прежде, и она отвечала односложно, то и дело поглядывала на дверь, словно хотела уйти и не решалась.
Почти все были в сборе и уже начали укладываться на нарах, где в последние дни появились свободные места, когда вошел Муханов, Увидев Надю, поприветствовал с порога и, повесив на гвоздь планшет с шлемофоном, принялся стаскивать с себя остальную амуницию. Я обратил внимание, как сутулившаяся на табурете Надя разом выпрямилась, сняла руки с колена и стала смотреть только на вошедшего. Закончив раздеваться, Муханов остановился перед Надей, развел виновато руками:
- Не принес ничего, извини,
- Не нужно, у меня вот запас, - показала на свое добро в платочке.
- А почему спать не идешь?
- Я ждала вас.
- Меня?
- Дяденька Станислав, будьте моим папой, - молвила негромко и сунула порывисто ладошку в его руку.
Станислав вздрогнул. Мы затаили дыханье. Это не каприз ребенка, не шутка - это очень серьезно. Девочка тоскует, не понимает, чего ей недостает, и мечется со своей болью. Когда-то у нее была мама, они ехали в кузове машины и было очень холодно, а кругом горели дома и кто-то громко стрелял. А когда бомба убила маму, все закричали и бросились бежать. Надю подхватил старый дедушка, потом он сел на землю и сказал: «Беги сама». Она побежала, потом еще долго шла и плакала, ей жалко было маму и хотелось есть. Возле дороги стояли самолеты, она спустилась в землянку погреться, а когда пришло много летчиков, она увидела среди них папу. Он ее не узнал вначале, и она не узнала его, но скоро догадалась, и ей стало хорошо с папой. А его убили фашисты. Она снова осталась без папы.
Почему в этот раз она выбрала себе в отцы молодого Станислава Муханова, понять было невозможно. Что-то ее к нему привлекло. Может, то, что он парень веселый, чуткий и честный даже в самых будничных мелочах Думается все же, дети гораздо проницательней нас, потому и ощущении их острее, и впечатления безошибочнее.
Не отпуская руки своего нового папы, Надя прижалась к ней щекой. Муханов густо покраснел, растерялся, не найдется, что отвечать, что делать. Взволнованное лицо заблестело. Смахнул рукавом гимнастерки бисеринки пота на лбу, нагнулся, поднял девочку на руки, поцеловал в щеку, сказал дрогнувшим голосом:
- Хорошо, Надюша, хочешь - буду тебе папой.
Опустил счастливо сияющую глазами на пол, буркнул в сторону:
- Надолго ли...
Прошло несколько дней, и штабной писарь сообщил, что готовит наградной материал на присвоение Щербе посмертно звания Героя Советского Союза. Лабутин расписывал так, что-де самолет подожгли над целью, а самого летчика ранили, и тогда он в полном сознании направил горящую машину на скопление врага.
- Как это? - окружили меня летавшие, на чьих глазах случилась трагедия. - Мы же видели, как он взорвался в воздухе еще на подходе к цели.
Не мог и я не согласиться, что это липа, вредная выдумка, позорная к тому же: гибель человека используется для показухи. Это сильнее любой заразы разлагает души молодых воинов.
О наших разговорах тут же донесли Лабутину. Он вызвал меня, спросил укоризненно:
- Вы что же, против того, чтобы в полку были Герои?
- Не против, если Герои истинные.
Глаза Лабутина забегали.
- Странно вы себя ведете. Вместо уважения к памяти павшего товарища, своего командира, вы оплевываете его! И не стыдно? Или вас тревожит его слава?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});