Надо сказать, он был категорически против моего плана пуститься в странствия. Настаивал на том, чтобы я вернулся в Англию и присматривал за братьями. На этой почве мы с ним крупно поссорились. Мне, честно говоря, надоело быть старшим в семье и за все отвечать, и я прямо так ему об этом и заявил. Отец в ответ на это пообещал вычеркнуть меня из завещания. Я же сказал, что мне на это наплевать. На следующий день после ссоры, когда он, как это вошло у него в привычку, напился и заснул, я взял у него из стола пять тысяч долларов и покинул его дом. Хотя с тех пор у меня в паспорте все рябит от иностранных виз, я вновь ступил на английскую землю только три месяца назад.
— А когда вы познакомились с Калумом? — спросила Одетта.
Джимми взглянул на огонь в камине. Черные провалы теней чередовались у него на лице с малиновыми отблесками искусственного электрического пламени, придавая ему сходство с ритуальной маской.
— Когда обустроился на новом месте и вновь обрел почву под ногами. Вам хочется узнать об этом во всех подробностях?
— Ладно, об этом вы мне расскажете позже, — сказала Одетта, которая испытывала перед Джимми непонятное чувство вины. — А теперь расскажите о своем отце. Вам доводилось еще с ним встречаться?
Джимми ее ответ немало удивил. Он вскинул на нее глаза, после чего перевел взгляд на этикетку на бутылке с виски, словно пытаясь отыскать в ней ответ на вопрос: почему вдруг Одетту так заинтересовала судьба его отца — да и его собственная?
— Да, я навестил его разок — лет пять назад, — наконец сказал он. — Прилетел к нему на Рождество — как это было заведено у нас раньше. Он жил в том же самом доме и только что развелся с очередной молодой женой. Пятой по счету. К тому времени он уже начал терять человеческий облик. Каждый день пил и из-за всякой малости лез в драку. К тому же он был очень болен и регулярно лежал в больнице. Но вести здоровый образ жизни упорно отказывался и продолжал кутить. Денег ему хватало. Хотя со дня нашей последней встречи он не написал ни одного нового романа, книги его постоянно переиздавались, и он получал проценты, что обеспечивало ему вполне комфортное существование. Перед отъездом, правда, он взяд с меня слово, чтобы я, когда он умрет, похоронил его в Англии.
— Стало быть, это была ваша последняя встреча? — уточнила Одетта.
Джимми кивнул.
— А потом случилось что-то странное. Он вдруг снова начал мне писать длинные письма. Иногда он иллюстрировал их какими-то безумными карикатурами, а иногда я находил на их страницах стихи или даже поэмы. Я получал его письма регулярно раз в неделю — и так на протяжении пяти лет. Когда же очередное письмо от него не пришло, я сразу понял, что он умер. Мунго считает, что письма надо опубликовать — дескать, отец именно этого и добивался. Но Феликс думает иначе. В любом случае в его завещании об этом нет ни слова. Короче, не знаю, как поступить с этим его наследием. Зато знаю другое — если книга выйдет, все жены отца захотят получить часть гонорара, а я не намерен уступать им ни пенни. Они и так уже ведут между собой тяжбы из-за процентов с его изданий. Все, за исключением его первой жены — моей матери.
— Насколько я понимаю, с матерью вы помирились, — сказала Одетта, удачно вплетая в разговор полученную ранее от Джимми информацию. — Вы ведь провели с ней Рождество, не так ли?
— Не скрою, мы пытаемся поладить, — кивнул Джимми. — Правда, мы с ней еще плохо друг друга знаем. Только Мунго, как мне кажется, ее понимает. Бедняга Мунго! Несчастный брак наших родителей травмировал его больше всех нас. Вы можете, конечно, сказать, что первая и главная жертва этого несчастного брака — Феликс. Дескать, отец, как мог, любил меня, мать любила Мунго, и только Феликса не любил никто. Но это не так. У Феликса особый дар привлекать к себе сердца, и его любят абсолютно все, включая полицейских. А вот Мунго этого дара лишен.
— Ну а вы? У вас есть такой дар?
— Меня любила Флоренс. Стало быть, что-то во мне ее привлекло. — Он сделал паузу. — С Флоренс я испытал то, что многим людям не дано испытать никогда.
Одетта вдруг подумала, что Джимми так и не рассказал ей, как он познакомился с Флоренс и как складывались их отношения. Другими словами, историю их любви он из своего повествования изъял полностью. Но Одетта боялась его об этом расспрашивать — уж больно несчастные были у него в этот момент глаза.
Прикончив хорошим глотком свой коктейль, она промокнула губы бумажной салфеткой и сказала:
— Это вы верно заметили. Большинству людей и впрямь не дано этого испытать.
Лицо Джимми неожиданно приобрело холодное, отстраненное выражение.
— И вам тоже. Ведь Калум вас не любит. И, насколько я понял из вашего разговора на свадьбе, родители тоже не больно-то вас любили.
Одетта напряглась, судорожно вспоминая, что дурного о родителях она наговорила Джимми, но так ничего и не вспомнила.
— Если я что-то такое о родителях и сказала, то поступила дурно. Они любят меня, хотя и на свой лад.
— А Калум? Калум вас любит?
— Нет, Калум меня не любит, — тут она невесело рассмеялась. — Если бы любил — сидел бы сейчас здесь вместо вас.
Бывают совпадения такого странного, почти мистического свойства, что случаются в течение жизни всего раз или два. Но все-таки случаются.
Едва она произнесла фразу, в дверь неожиданно позвонили.
27
Меньше всего Калум ожидал застать у Одетты Джимми. Он еще больше удивился, когда Джимми сграбастал его за лацканы пиджака, основательно встряхнул и, глядя ему в глаза, прошипел:
— Еще раз ее обидишь, будешь иметь дело со мной. Понял?
Потом он большими шагами прошел к двери, сорвал с вешалки пальто и, не сказав больше ни слова, ушел в ночь.
Калум одернул пиджак и прошел в гостиную.
Одетта стояла в центре пустой квартиры, слегка покачиваясь на нетвердых уже ногах. Она ничего не ела, а только пила и теперь находилась основательно подшофе. В зыбком свете камина она казалась какой-то особенно красивой и хрупкой, почти не от мира сего.
— Куда это он ушел, хотела бы я знать? — спросила она заплетающимся языком, сделав шажок в сторону, чтобы сохранить равновесие.
Хотя стычка с Джимми потрясла Калума в буквальном, а не переносном смысле, он не мог не заметить, что его компаньонка крепко накачалась спиртным.
— Сегодня он мне заявил, что у него появилось стойкое желание как можно больше времени проводить с семьей, — сказал Калум, поставив на мраморный выступ, на котором раньше располагался телефон, свой черный кейс.
— Ты похож на агента похоронной конторы или разъездного торговца, — хихикнула Одетта, намекая на его черный костюм и кейс. — Так что не вздумай сказать, будто пришел для того, чтобы купить по сходной цене мою душу. На черта ты явно не тянешь.