Читать интересную книгу Всадник - Анна Одина

Главный человек за столиком тоже повернул голову; он не узнал Митю.

– Здравствуйте, – сказал господин Дикий и исполнил светский полупоклон. – Позвольте выразить… выразить… восхищение. Я случайно оказался среди тех, кто…

– Merci bien, – сказала дива, и Митя даже не успел понять, как склонился над гладкой белой рукой, какие бывают только у рыжих, и благоговейно приложился к ней. Но ему было все-таки не туда. Он повернулся к «дирижеру».

– Маэстро, – сказал Митя. – Или магистр? Я рад, что вы вернулись.

Человек, удостоенный звания «маэстро», смотрел на Митю без улыбки, а отвечал с неуловимым акцентом.

– Простите, мистер… – Митя изящно скользнул по столику визиткой, – …мистер Дикий. – Он действительно в первый раз видел эту фамилию. – По-видимому, вы меня с кем-то путаете. Я не имею отношения к музыке – только к музыкантам. К некоторым.

Толстячок возбужденно заговорил о какой-то шумной осенней премьере с «мадемуазель Авриль» в заглавной роли (вот почему «Апрель», с досадой подумал Митя), но Митя деликатно перебил его:

– Я выполнил последнее задание, – сказал он магистру. – Я обещал сообщить вам об этом и сообщаю. И вот еще. – Митя положил на столик папку с рукописью. – Это вам от меня. Это ваше… о вас.

«Магистр» немного помедлил и открыл папку. Пролистал, дошел до стихов. Прочел одно стихотворение, хмыкнул и закрыл папку.

– Благодарю вас, господин Дикий, – сказал он. – Я вижу, вы полны решимости во что бы то ни стало отдать мне этот манускрипт. – Он вручил Мите визитку, где помимо телефона и имейла значились только два слова – видимо, название компании: Santa Maria. – Но вы ведь захотите получить рукопись назад – она предназначена другому человеку.

Митя засмеялся и отступил от столика.

– Это вам. Даже если вы и не тот человек и даже если, уходя от компьютера, я нажал на delete и у меня не осталось копии, все-таки это ваше. Прочтите.

Адресат рукописи поднялся.

– Я прочту, – сказал он, и Митя ушел…

Почти – и ушел бы вовсе, если бы не маленький крючок глубоко в памяти, который, с отчаянием уцепившись за движение слов, за складку в не до конца развернувшемся сюжете, заставил его притормозить и, обернувшись, спросить с кривой улыбкой:

– Кто такой…

Дирижер ждал.

– Кто такой Брайан Фардарриг? – спросил Митя, выдохнув.

Дирижер поднял красивую бровь. «Вот, вот сейчас он скажет, что не знает, кто это! – с горьким смехом воскликнул Митя внутри себя, – и не видать мне ни точек, ни “и”!»

– Я не знаю, кто это, – отвечал его собеседник, помедлив, пожалуй, дольше, чем было нужно, чтоб расписаться в незнании. И добавил неискренне: – Мне жаль вас разочаровывать. Из моего знакомства с ирландским фольклором (весьма ограниченного) могу предположить лишь, что «фардарриг» – fear dearg, дословно «красный человек». Друг лепрекона, маленькое злокозненное магическое создание.

– Это я и сам выяснил, – обиженно сказал Митя. Человек в остроконечных запонках смотрел на него весьма пристально, как бы спрашивая: «Ну и чего ты тогда от меня хочешь?» Молчание становилось невыносимым, но все-таки Митя ждал, мялся и не уходил.

И случилось удивительное: ему почему-то позволили выиграть в эти гляделки. Дирижер вздохнул, сел обратно и посмотрел на рыжеволосую спутницу с комическим выражением капитуляции, как бы говоря: «И что с ним поделаешь?»

– Ну… что, сказать вам, москвичи, на прощанье? – сказал он со странно расставленными паузами, как будто размышляя. Вежливо-нездешние эти интонации Митя не спутал бы ни с чем: некогда именно таким тоном Заказчик предлагал ему «ударить по рукам».

– На самом деле, Митя, Брайана зовут Brвn Fendigaidd, дословно – «благословенный ворон». Это он исконный владелец шлема из Саттон-Ху; и это его череп, захороненный под Белым Холмом (то есть Тауэром), уже больше тысячи лет защищает Англию от вторжений.

– А у него чей же тогда череп?.. – спросил Митя завороженно и перебил сам себя: – Постойте! Еще, еще вопрос!

Дирижер молчал.

– Что вы… Что вы увидели в том ужасном клубке? – спросил Митя лихорадочно.

– Не представляю, о каком клубке вы говорите, – отвечал человек, «имевший отношение к музыкантам». – Боюсь вас разочаровать, но мне иногда приходиться бывать… в клубах. Не в клубках. Человек же не нитка.

– Вы скорее иголка, – обиженно сказал Митя. Музыкальный человек смотрел на него испытующе, словно ожидая, на что Митя способен, кроме этого простенького каламбура. Но козырей у Мити не осталось. Последний вопрос и был последним козырем, и ему надо было знать ответ на него. Потому что это – это, не что иное, как это, было вопросом жизни и смерти. Всех.

– Я увидел всех, мистер Уайльд. Агнес, Машеньку Ордынцеву, короля Карлуша, Амадею дель Соль, Страттари, Гертруду Зелле, Дельфину и Ирэн Монферран, Алену, вас, Брайана и многих других. Я увидел землю, о существовании которой не знал; землю, не имеющую конца и столь странную, что по сравнению с ней всё предыдущее показалось мне детской сказкой. Понимаете, Митя, когда знаешь, что есть новые задачи… неизбежно решаешь текущие.

– А какие новые… – начал Митя.

Дирижер предупреждающе поднял тонкую ладонь.

– Зa suffit[152], – сказал он непререкаемо (тут на лице медноволосой дивы отразилось явное облегчение). – Эта история закончилась.

Тогда Митя с удовольствием поклонился ему и ушел. И на этом мы прощаемся с героем.

Но не с Героем.

О котах и людях[153]

Однажды весенним утром, когда Алена и Петр (он уже неплохо выговаривал букву «р») еще спали, Митя встал в неожиданное время, около пяти, когда еще само солнце зевало где-то возле линии горизонта, и подошел к окну. На улице происходило странное: дороги были пусты, но заоконный пейзаж производил впечатление присутствия. «В чем дело?» – не понял Митя и открыл окно, надеясь, что прямое взаимодействие с воздухом улицы поможет ему разобраться.

Внезапно: кошки, тысячи их! Везде: на высоких этажах, вдоль тротуаров, на фонарях, в ветках – как будто ждут чего-то. Митя оглянулся. Там был Рагнарёк. Странным образом он выглядел одновременно котом и чем-то большим, простиравшимся сразу в нескольких измерениях.

– Эзымайл… – пробормотал Митя. – Значит, это все-таки был ты, с самого начала? – Он подумал быстренько нащупать лежащий неподалеку кухонный нож, но потом решил, что защищаться от собственного кота тем же, чем мажешь масло, несолидно.

– Нет, – ответил Рагнарёк. – Это не я, а все мы. Пришло время вернуться и задать Молоду несколько вопросов.

– Как это? – нахмурился Митя. – Не понимаю. Ведь эти ksks…

– И не надо понимать, – коротко посоветовал пушистый белый кот, вспрыгнул на подоконник и вышел на карниз, оттуда повернувшись к Мите. – Много ли ты понял в собственной истории? Вначале с ней разберись.

Митя хотел парировать фразой: «Не тебе судить, хвостатый», но осекся.

– Та история закончилась, – задрал он подбородок. – Может, хоть из признательности объяснишь, что происходит?

Рагнерёк фыркнул и помедлил.

– Мог бы, – заговорил он наконец, – но не буду. За признательностью лучше обращаться к собакам, а мы – ненадежные и коварные создания.

Кот подумал еще немного, будто сам не был удовлетворен своим аргументом.

– И потом, – добавил он, – я спас тебе жизнь. Уж, наверное, это можно засчитать за признательность. Прощай, Митя.

С этими словами кот гордо прыгнул вперед с одиннадцатого этажа и серебряной снежинкой слился с пламенным столбом, составленным из его горящих соплеменников. Столб поднимался к небесам и был так ярок, что Митя зажмурился, а когда открыл глаза, улица за окном уже напустила на себя обычный сонно-утренний вид, и кошек на ней не было. Митя вздохнул и пошел досыпать.

Паркея куском угля располагалась в пространстве. Тогда зажглись звезды. Их жар достигал самых затаенных углов тьмы. Молод, существовавший предвсегда, поднялся ото сна.

Тысячи и тысячи звезд взрывались на Паркее, пробуждая ее, но все-таки не оживляя до конца. Хмурясь, Молод вновь расправил щупальца тьмы и впустил холод. Тогда с нижних пластов явился Эзымайл и обернулся самой первой звездой, еще до Молода. Он взорвался, раскалывая верхние светила, как орехи. Молод с плачем собрал щупальца к углу мира и заснул.

Паркея опять началась. Она горела. Эзымайл приложил хвост ко лбу и стал вращаться вокруг нее.

– Привет, – сказала Паркея ласково.

– Привет, – сказал Эзымайл. – Погладь кота.

Приложение: Митины стихи

Кабацкая

Я родился и вырос в Москве. Здесь ржаная осень.Тут и хлеба дадут, и по морде, – и всё без спроса;а Василий, Ивану макушкой едва ли в пояс,отправляет меньшому гостинец – соколий поезд.Здесь из старого есть лишь река; как гимнастки лентаона вьется, холодная, узкая (суть mementoне пришедшего к этим далеким чертогам моря).Две сестры по ней шлют корабли; и она не спорит.Император разгневанный топчет родные судна;там, где он, – тишина и фонтан, а вокруг всё людно:от святого бассейна мосты переводят к раю;от Нормандии Неман бульвары влекут к трамваю…За рулем его нет комсомолки. Другие вещиотрезают нам головы, впрочем, еще похлеще:скажем, время бесстрастное красным октябрьским краемотсекает тепло и светло. Мы тогда бросаемякорь в желтых кафе, в магазинах с чужой одеждой(здесь, конечно, сам Будда велел рифмовать с надеждой);но не любим цветное, а любим гореть поярче.Наш срок службы недолог. Пройти от нуля до старчелет за двадцать возьмется любой, кто в зрачках вселенныхвидит только рубли на фасадах Кремля нетленных.Как ни странно, и здесь есть Васильевский! хоть не остров —и не надо, пожалуйста, делать его погостом.Что сказать о Москве? Матерятся, увы, до боли.Черт-те что здесь зимой: на дороги насыплют соли —и ботинкам ***, всё уныло, любовь неброска.А вот жили б по-пушкински, было б не так и бродско.

 Страттари