– Отец сам сделал выбор. Ты тут ни при чем.
– Умом я это понимаю, но сердцем…
– В тот день шериф уже знал про тайник.
– Постой, ты о чем?
– Как-то я сидел на своем любимом дереве, а шериф искал миссис Нилсон. Помнишь ее? Она жила в соседнем трейлере.
– Да. У нее была целая куча бойфрендов.
– Точно. И шериф входил в их число. Я слышал, как он говорил с ней по рации. Она только прикидывалась скромницей, а на самом деле любила поиграть с мужчинами – например, в прятки, как в этот раз. Она часто ходила к лодке на берегу залива, туда, где начиналось болото, и ставила сеть для креветок. Возможно, она была там, когда он ей звонил.
– И?
– Ну вот шериф и должен был ее найти, чтобы потом заняться сексом. Он и нашел, но прежде наткнулся на тайник, где отец прятал перегонный аппарат. Я слышал, как он говорил по рации. Так что все произошло раньше. И тебе не за что себя винить.
– Ты шутишь?
– Нет. Я хотел предупредить отца, но он тогда был в море. А когда вернулся, его почти сразу взяли, на второй день… Мне следовало рассказать ему все в тот миг, когда он переступил порог, но так не хотелось омрачать ему радость от встречи с мамой и нами. Так что если кто из нас и виноват, то это я.
– Нет, ты здесь точно ни при чем.
– Это почему же?
– Господи! – Харрисон потер глаза. – Если бы ты даже предупредил отца, шериф в любом случае арестовал бы его. И потом, отец был не тот человек, чтобы сбежать, бросить в нас.
– Да, ты прав, – вздохнул Гейдж. – И мы не должны винить его за то, что остались одни и каждому из нас пришлось идти своим путем.
Харрисон наклонил голову, думая о том, как много жизней спасла смерть отца.
– Он занимался незаконным изготовлением спиртного, и получил за это пять лет тюрьмы. Пусть это и жестоко, но понять можно. Даже он сам понимал. Но лишиться жизни всего через три недели…
– Да, – горько усмехнулся Гейдж. – Ирония в том, что сейчас эти перегонные аппараты может иметь каждый. В Чарлстоне, на Кинг-стрит, один парень продает спиртные напитки собственного приготовления и неплохо на этом зарабатывает.
Они помолчали минуту-другую. Цикады пели свою вечернюю песню. Взошла луна. Господи, до чего же красивая! И Харрисон подумал, что та луна, на которую они с Тру смотрели на Палм-Бич, была точно такая же.
– Почему ты не рассказывал все это раньше?
– Мне не приходило в голову, что ты можешь винить себя, – сказал Гейдж. – Правда, меня не очень-то занимало, о чем ты думаешь – не было до этого дела, да и кроссворды все время отнимали, – но последние два дня заставили присмотреться к тебе внимательнее. Сегодня, когда мы были в трейлере, я как бы вернулся мыслями в наше детство и подумал, был ли ты счастлив, после того как отца арестовали. Потому и решил рассказать обо всем, что тогда случилось. Не думаю, что ты счастлив. И потом, еще этот дом, который ты строишь для меня. Мне порой кажется, таким образом ты стараешься загладить какую-то вину, которую сам себе надумал…
– Нет, Гейдж, дело не в этом: просто я люблю тебя. И не смейся над моими словами, иначе надеру тебе задницу.
– Заткнись, хоть на секунду. – Гейдж почесал пса за ухом. – Это непросто для меня. Ты всегда чувствовал себя виноватым, потому что не знал, как от меня избавиться: я, не имея собственной жизни, вечно околачивался около тебя и твоих друзей. Потому ты и взвалил на свои плечи эту ношу. И я никогда не пытался ее облегчить. Никогда. Просто принимал это как должное.
– Так и должно быть, – пожал плечами Харрисон. – И дело не в чувстве вины – мы же братья.
– Да. И я хотел бы наконец стать старшим братом и снять с тебя эту чудовищную ответственность. Родители наверняка тоже хотели бы этого.
Харрисон ничего не ответил. Эмоции переполняли его. Приятно было сидеть в тишине и говорить то об одном, то о другом. Нужно просто постараться услышать друг друга и прочувствовать, что бы это ни было: главное – без издевок, обид и яда.
– Ты меня понимаешь? – Гейдж нарушил молчание.
– Не знаю даже, что сказать, – пожал плечами Харрисон.
Гейдж хмыкнул:
– Вечно ты убегаешь от ответа.
Харрисон сглотнул и поднялся со ступеньки.
– Я знаю.
Гейдж последовал его примеру, и только Эд не шевельнулся: ни за что не отдаст свое место на качелях, – продолжая наблюдать за братьями, высунув язык.
Те обнялись, и Харрисон сказал:
– Спасибо.
– Еще кое-что. – Гейдж отступил на шаг. – Тру просила меня составить анаграмму имени Дабз Уэринг. Ты знаешь, можно составить много комбинаций букв, но большинство бессмысленны.
– Нет, не знал. Ты вставил себе в голову мозг Эйнштейна? Из этого мог бы получиться классный фильм.
– Из всех комбинаций, – продолжал Гейдж, не обращая внимание на сарказм брата, – одна пришла мне на ум немедленно, но я не сказал Тру, а дал ей вполне невинную версию: «груженый вагон».
– А та, другая?
– «Негодяй побеждает». Я думаю, мой младший брат, что должен был это тебе сказать. – И он прошел мимо Харрисона, не сказав больше ни слова.
– Ты так считаешь? – крикнул вслед ему Харрисон, но Гейдж не ответил: скрылся в доме, и дверь медленно закрылась за ним. Харрисон стоял и смотрел на Эда, но в голове у него вновь и вновь звучали эти слова: «негодяй побеждает»…
Все это странно. Действительно, странно.
– Пойдем, Эд. – Он открыл дверь, чувствуя себя странно по многим причинам, но вместе с тем лучше. Легче.
– Я думаю, мы в сумеречной зоне.[31]
Эд соскочил с качелей и направился в дом, высоко подняв хвост. Немного надо, чтобы сделать пса счастливым. Псы не испытывают угрызений совести, не высовываются и ничего не изображают на публике. Неудивительно поэтому, что сознание у них остается незамутненным.
Харрисон поднимался по лестнице, думая об отце, который всю жизнь ловил креветок и ничего не видел впереди. Мать батрачила на чужих людей, и работа была настолько тяжелой, что кожа на руках у нее высохла, покраснела и потрескалась. Гейдж – великий молчальник – прятался от людей на деревьях, жил в своем мире, который построил из слов.
Дошла очередь и до самого Харрисона. Он всегда был раним, очень, но скрывал свою уязвимость за бравадой, рисуясь перед мальчишками. Потом, когда посадили отца, а мать заболела, он превратился в того парня, который ото всех держался в стороне и которому ни до чего не было дела.
За исключением игры на гитаре. Музыка не дала ему пустить жизнь под откос. Это была его судьба – музыка и воспоминания о Тру.
Каждый из Гемблов старался сделать все как можно лучше. И никого нельзя осуждать за то, что жизнь их семьи сложилась так, как сложилась.
Даже его.
Глаза защипало.
Харрисон не мог видеть эту необыкновенную луну из своей комнаты, но, лежа в постели добрых полтора часа, глядя в потолок и думая о Тру, вспомнил луну, что освещала Палм-Бич в ту памятную ночь. И та луна была необыкновенная…