Вопреки первоначальному энтузиазму, который вызывала у мальчишек перспектива ночевать вместе со своими подопечными, по прошествии нескольких недель, когда птицы подросли и стали более энергичными, они поняли, что курятник отнюдь не похож на пуховую перину, о которой они мечтали. Мальчишки осознали, что, когда по тебе ходят десятки когтистых лап, это плохо способствует ночному отдыху. Добавьте к этому удушающий запах аммиака и непрерывное квохтанье и вы поймете, почему мои помощники быстренько свернули свои матрацы и отправились по домам.
Оба, впрочем, оказались чрезвычайно добросовестными и постоянно приходили к курятнику, размахивая своими фонариками и безостановочно обсуждая проблемы птичьей жизни. И вот в тот самый момент, когда я открывал глаза, чтобы встретить свой первый день на безлюдном острове, Маленький Джон и Маленький Джордж направлялись к курятнику с ведрами воды и корма. Подойдя ближе, они увидели, что дверь распахнута, а внутри никого нет. Оба набросились друг на друга с обвинениями.
К счастью, в этот момент из относительной прохлады курятника на улицу выглянуло несколько толстых ленивых цыплят, привлеченные закуской и прохладительными напитками, поэтому загнать остальных, разбредшихся по округе, обратно не составило большого труда. А потом оба пацана клялись и божились, что накануне вечером запирали дверь.
Однако на следующий день дверь снова оказалась открытой. Заверив мальчишек в их невиновности, антикризисный комитет собрался за карточным столом и пришел к выводу, что инцидент не случаен. Впрочем, мы не исключили и того, что в странной истории нет ничего зловещего, и это всего лишь проделки какого-нибудь любопытного малыша. По крайней мере, все цыплята по-прежнему на месте, и ничего ужасного с ними не произошло.
И все же мы решаем не рисковать, и Смол Тому, собирающемуся в Мунду продавать овощи, поручено купить маленький медный замок и к нему три ключа. Два я отдаю мальчикам, они вешают их себе на тесемках на шею, а один оставляю у себя. Две последующие ночи проходят без происшествий, и нам кажется, что новая система безопасности остановила нарушителя спокойствия. Жизнь возвращается в свое нормальное русло.
Однако нормальная жизнь на Соломоновых островах включала в себя и малярию.
Однажды ночью я просыпаюсь от того, что дождь барабанит по крыше церкви. Впервые со дня своего приезда чувствую, что замерз, то есть не просто дрожу, а весь покрыт мурашками, как будто холод поднимается из самого нутра моего организма. А затем мне становится невероятно жарко, словно меня вытащили из холодильника и запихали в раскаленную плиту. Я сажусь, обливаясь потом, и Чатни, усевшись на покрытом эмалью столе, мяучит, выражая мне сочувствие.
Вскоре после своего прибытия на Соломоновы острова я не без интереса ознакомился с листовкой, в которой описывались симптомы малярии, — ее Джефф держал у себя в кабинете для воодушевления приезжих. Среди главных симптомов — лихорадка, озноб и гриппозные явления; кроме того, следовало обращать внимание на мышечные боли и желтуху («пожелтение кожи и белков глаз»). Я в темноте рассматриваю руки, а зеркала у меня нет.
Больной, как указывалось в листовке, ощущает усталость и измождение. Я и вправду устал, однако не уверен, вызвано ли это заболеванием или всего-навсего тем, что в разгар ночи меня разбудил дождь. Последним признаком приближающейся смерти была боль в нижней части живота, сопровождаемая диареей.
Ну, в этой части, похоже, все в порядке, и я облегченно улыбаюсь. И в тот же момент живот у меня, словно возражая, начинает возмущенно бурчать.
Прыгая через лужи и взбираясь по стволу к «маленькому домику», я едва успеваю заметить, что бак на улице переполнился и вода хлещет через край на жестяную обшивку, еще больше усиливая грохот ливня.
Больница в Мунде выглядела привлекательно и жизнеутверждающе — голубые здания окружали усыпанный белым песком плац, назначение которого было не слишком понятно. Когда мы приближаемся, я представляю себе каталки, больных и улыбающихся медсестер в светло-зеленых униформах, которые салютуют доктору Джеймсу, стоящему на возвышении со стетоскопом, висящим на груди. Этот молодой и энергичный врач из Новой Зеландии вследствие внезапного приступа великодушия оказался единственным специалистом, отвечавшим за здоровье население в радиусе пятидесяти миль.
«Приемный покой» находится на открытой веранде самого большого здания. За раскладным столиком, на котором громоздятся стопки регистрационных карточек и предметных стекол, сидят две медсестры. Смол Том, сопровождающий меня, поскольку я слишком слаб, чтобы добраться самостоятельно, проявляет максимум предупредительности, когда мы поднимаемся по лестнице.
— О-о-о, малярия его плохо счур. Однажды меня малярия, меня чуть было умер, — подбадривает он меня.
На самом деле я чувствую себя гораздо лучше, чем накануне ночью, хотя болят суставы и конечности налились тяжестью. К тому же меня постоянно тошнит, но, возможно, это связано с нашим плаванием по бурному морю, так как Смол Том, торопясь доставить меня в медицинское учреждение, выжимал из мотора все, на что тот был способен.
Я дожидаюсь своей очереди и сменяю за шатким столиком юную мамашу с верещащим, невероятно толстым ребенком. Сестричка очаровательна. Я улыбаюсь ей, и она тоже отвечает мне улыбкой. Расспрашивает меня о подробностях, а потом приглашает встать на весы, которые выдвигает ногой из-под стола. Я смотрю на шкалу и вижу, что мой вес составляет четыре килограмма. С тревогой во взгляде поворачиваюсь к медсестре.
Она добродушно сталкивает меня с весов, бормоча какие-то проклятия, и прыгает обеими ногами в аккуратных черных ботиночках со шнуровкой на капризный прибор. Затем снова заставляет меня встать на весы, и стрелка послушно сдвигается в сторону. Мне явно пора сократить количество потребляемого сладкого картофеля.
— Так что с вами случилось? — спрашивает она, проверяя мой пульс.
Я рассказываю ей о своих симптомах, подчеркивая, что они схожи с описанными в листовке Джеффа. Сестра подводит итог:
— Жар, холод, тошнит-тошнит, понос чуть-чуть. — На самом деле не «чуть-чуть», но я не хочу искушать судьбу, вдаваясь в подробности. — Палец, который твой.
— Простите?
— Дай палец! — Ее любезный тон куда-то испаряется.
Я робко протягиваю указательный палец правой руки и прежде чем успеваю сообразить, эта ведьма прижимает его к столу и прокалывает маленьким ножичком, который она где-то прятала. Несмотря на то что это не причиняет мне особой боли, я потрясенно отдергиваю руку. Правда, мне хватает ума не запихивать палец в рот, что, вероятно, привело бы к еще большему заражению малярией.