Читать интересную книгу Отдаляющийся берег. Роман-реквием - Адян Левон

Зармик говорил так же глухо, голос его доходил до меня из дальнего далека. Потом я расслышал:

— Ну ладно, пойду, трап уже убирают.

Прозвучал тяжёлый хлопок закрывающейся двери. Немного погодя самолёт затрясло, потом он медленно заскользил по бетону, на миг остановился, снова затрясся, с грохотом помчался по взлётной полосе и разом оторвался от земли.

Всё внизу было мертво: море, голые леса, горы и ущелья, где неподвижно висела прозрачная дымка, сменяющие друг друга заснеженные пустынные равнины, немое, отливающее кровью солнце.

* * *

В аэропорту «Домодедово» я прошёл на стоянку такси. Откуда ни возьмись объявился милиционер и, вскинув руку к козырьку, потребовал: «Ваши документы». Я попробовал объяснить ему, что чудом спасся в жутких бакинских погромах и документов у меня нет, а потом продемонстрировал всё, чем богат, — те самые пятьдесят рублей, которые дал мне в последнюю минуту Сиявуш. Он взял деньги, повертел их в руке и сказал: «Добавь ещё хотя бы десятку, нас трое, поделим поровну». Я обернулся; поодаль стояли два милиционера, сытые, как и этот, крупные, высотой и толщиной что твой шкаф, и смотрели на нас.

— У меня ничего больше нет, — устало сказал я. — Вы же видите, я от смерти спасся.

— Так и быть, иди, — разрешил милиционер, забирая мои полсотни.

Я стоял униженный и оскорблённый и не знал, что делать.

— Ты куда едешь? — спросил кто-то.

Я повернулся на голос. Заговорил со мной кавказец среднего роста, с чёрными усами, из-под бровей сочувственно смотрели на меня глаза.

— Никуда, — сказал я. — Просто стою.

— Видел я, как мент захапал у тебя деньги. Так вот они и обирают народ. Поехали, — предложил он.

— Куда? Денег у меня нет.

— Знаю, что нет, — сказал он. — Не беда, поедем. Из Дагестана я. Я аварец, соотечественник Расула Гамзатова. Пустяки, в другой раз отдашь.

…Открыв дверь, мама с недоумением взглянула на меня.

— Вам кого? — неуверенно и чуть испуганно спросила она.

— Это я, мама, — сказал я. — Не узнаёшь? — и попробовал улыбнуться.

— Вай, Боже, — вскрикнула мама. — Во что ты одет, где твоя одежда, что с тобой сделали? Боже, Боже, и волосы поседел. — Она с плачем упала мне на грудь. — В каком ты виде, мама родная, на кого ты похож… Уедем, уедем скорей, — сказала она. — Скроемся, пропадём, исчезнем из этой проклятой страны…

Март-октябрь 1990, Ленинград

Вместо послесловия

Прежде чем беженцы-армяне, бросив дом, убитые горем и всеми покинутые, как гонимое оголодавшими дикими зверьми стадо, рассеются по всему миру — от холодной негостеприимной России до далёких американских штатов, — прежде чем те, кто не в силах окажется вынести бедствие и умрёт в дороге, а пыль забвения, как вечная беспросветная ночь, укроет их имена, как имена тех, чьи тела торопливо убрали с улиц и из домов Сумгаита и Баку, и они так и остались в списках без вести пропавших…

Прежде чем Демичев, по просьбе Багирова, первого секретаря ЦК компартии Азербайджана, прикажет командиру вошедших в Сумгаит подразделений Краеву не применять оружие против озверелых убийц и в считанных шагах от проходившей по городу бронетехники во дворе многоэтажного здания семидесятилетнюю Пирузу Мелкумян из деревни Гарнакар Нагорного Карабаха на потеху свесившимся с балконов любопытным соседям заставят плясать голой, пока не воткнут в неё железный прут и её душераздирающий крик не послышится из дальнего далека, прежде чем ударом ножа рассекут живот беременной двадцатишестилетней Лолы Авакян, чтобы выиграть спор — мальчик или девочка, прежде чем грудного младенца убитой на троллейбусной остановке Вики Маркосян, обвязав ему шею ремнём, поволокут по улицам, прежде чем в квартире Ованнисянов на глазах лежавшего в крови мужа изнасилуют жену, а сыновьям, инженеру с учителем, прикажут совокупиться с собственной матерью и, отказавшихся, бросят их на глазах вытащенных на улицу отца с матерью в огонь… Прежде чем то же самое не проделают с Меджлумянами и то же, изнасиловав и зарезав целое семейство с родителями и детьми, — в квартире Мелкумянов по соседству с набитым солдатами общежитием, прежде чем их похоронят на бакинском кладбище «Волчьи ворота» в холодный и дождливый день под присмотром танков и русских солдат и одна из чудом уцелевших невесток, увидев стоявшую невдалеке милицейскую машину, с глухими рыданиями скажет: это они, они всё сделали… И прежде чем выброшенные из армянских квартир вещи сожгут наскоро на городской свалке, а разгромленное жильё отремонтируют с той же поспешностью, чтобы скрыть следы погромов и чтобы Бог не увидел этих злодеяний и не сказал злодеям: коль скоро вы сотворили сие, то будете прокляты всеми скотами и полевыми тварями и поползёте на животе своём и будете пожирать землю во все дни жизни вашей… И прежде чем на заседании бюро ЦК, а на следующий день — на пленуме Муслимзаде перечислит одно за другим имена организаторов сумгаитской резни, а тот самый Катусев проигнорирует телеграмму участвовавших в заседании армян генеральному прокурору Теребилову, и прежде чем он сорвёт следствие, переправив часть дел в дальние города, но часть оставив таки в Сумгаите, прекрасно сознавая, что родственники убитых и пострадавшие не смогут отправиться в эти дальние города, тем более в Сумгаит, где были зверски замучены и сожжены в уличных кострах их родные и где живут все участники злодейств…

Прежде чем безнаказанных погромщиков провозгласят на бакинских митингах национальными героями, а Сумгаит — городом-героем, прежде чем спустя несколько месяцев после резни Москва, словно бы в пику армянам, признает Сумгаит победителем всесоюзного соцсоревнования за большие успехи по воспитанию молодёжи в коммунистическом духе, а Горбачёва, который так и не дал политической оценки резне в Сумгаите и даже не счёл нужным хотя бы двумя словами пособолезновать родным невинных жертв, удостоят Нобелевской премии мира… И прежде чем с площади перед домом правительства, украшенной гигантскими портретами Ататюрка, Гейдара Алиева и героя сумгаитской резни Ахмада Ахмадова, сто пятидесятитысячная толпа, как зловещий чёрный поток, потечёт к домам армян и затеет массовые погромы в Баку, где снова сожжёт на кострах невинных людей, а на привокзальной площади займётся готовкой шашлыков из девушек-армянок, угощая ими прохожих, из многоэтажных зданий будут выбрасывать стариков — инвалидов войны и пожилых женщин, завладевая их квартирами, прежде чем сотрудники милиции, зверским образом изнасиловав Арфеню Хачиян из восьмого дома по улице Солнцева, утопят её в море, восьмидесятилетнего Георгия Шафирова с улицы Низами, двадцать три, забьют до смерти в подъезде его дома, а Софью Бадалян, девяноста лет от роду, Елену Ванецян, профессора Николая Давтяна и первого председателя Союза художников Азербайджана Шмавона Мангасарова, Героя Советского Союза полковника Гранта Авакяна, бывшего главного художника Бакинского армянского театра Арсена Ованнисяна и ещё многих и многих босыми и полураздетыми погонят по улицам, избивая, к последнему их пристанищу, прежде чем жену погибшего под Москвой Героя Советского Союза Ованнеса Даниэляна Саиду Аванесян на глазах у прикованного к постели сына-инвалида изнасилуют герои — боевики народного фронта, прежде чем в собственных квартирах зарежут Хачатура Григоряна и Германа Оганяна, Ивана Хачатурова и Лену Бадалян, мать и дочь Зарвард и Евгению Пашаян, задушат Григора Григоряна, а перед тем на его глазах целой оравой изнасилуют его дочь Нору, прежде чем в Баку случайно совершит посадку самолёт, летевший из Ашхабада в Ставрополь, и Валерия, сына карабахского собкора армяноязычной газеты «Коммунист» Манвела Ованнисяна, выволокут из самолёта, ограбят, будут, избивая днём и ночью, мучить три недели, благодаря деньгам и друзьям освободят из этого неописуемого ада, и тот, кое-как добравшись до Пятигорска, там уснёт вечным сном, прежде чем рядом с домом правительства в коопертивном писательском доме на глазах у сына-школьника, двух дочерей и жены-азербайджанки Эльмиры Джавадовны Гусейновой замучат сотрудника газеты «Коммунист» поэта Аркадия Хачатряна родом из деревни Бадара Аскеранского района, а Рауфа Али-оглы Алескерова забьют ногами, требуя отказаться от матери-армянки, прежде чем с паромов по пути в Красноводск сбросят в море изнасилованных женщин и девушек, прежде чем бывшему командиру партизанского соединения Арутюну Сагумяну выколют глаза, чтоб он больше не смотрел на Альят, где покоились его родные, убитые в резне 1918-го, и выкинут его с восьмого этажа, прежде чем пятнадцать-двадцать погромщиков от четырнадцати до шестидесяти лет изнасилуют заслуженную журналистку Нору Багдасарян, а сын публициста Хорена Боджикяна будет четвертован на глазах русской жены, детей и отца, которому накажут навсегда запомнить это… И прежде чем без движения стоявшие вблизи Баку войска с недельным опозданием войдут в город якобы спасать армян… Прежде чем против этих войск высыплет неисчислимая свора зверей-людоедов, беззащитных армян, привязанных друг к другу, погонят навстречу танкам и сзади мерзко будут стрелять по танкам, провоцируя на ответный огонь по невинным людям, прежде чем из неисчислимой этой своры несколько десяток будут уничтожены, и словно бы нарочно оскорбляя память тысяч невинных армян и десятка убитых русских солдат, этих убийц и людоедов объявят святыми мучениками и с превеликими почестями похоронят на холме Парка имени Кирова — над могилами некогда христианском армяно-русском кладбище, и прежде чем советские спецназовцы обнаружат колодец, набитый трупами русских и армян, а вандалы варварски не закатают под асфальт все армяно-русское кладбище Баку, а надгробные памятники усопших не переделают на бордюры тротуаров улиц города и облицовку станций метро…