Читать интересную книгу Мне давно хотелось убить - Анна Данилова

– Ну и как, нравится? – спросил он, только чтобы спросить. Чтобы не молчать, а хотя бы послушать свой голос.

– Нравится. Вы хотите что-нибудь выпить? У нас дешевле, чем в «Звездном».

– Рюмку коньяку, чашку кофе и что-нибудь легкое на закуску.

– Могу разогреть пиццу или сварить сосиски. Есть еще грибной суп, но он вчерашний. Посетителей мало.

Снег… Никогда не видела, чтобы выпало столько снега… – Она задумчиво посмотрела в замерзшее, заледеневшее окно и только спустя минуту, словно вспомнив, что она в кафе не одна, очнулась, вернулась мыслями к сидящему перед ней съежившемуся художнику. – Так что вам?

– Хлеб с маслом найдется?

– Найдется. Если бы вы подождали, я бы яичницу с сыром приготовила. Вы не спешите?

– А вы?

И в эту минуту в ее глазах загорелся огонек. Хороший и нехороший одновременно.

– Ты здесь совсем одна? Где твой хозяин?

– Нет его… – Она, смеясь, дунула на выставленные вперед ладони. – Улетел… В Москву. Я совсем одна.

А что? У вас, у художников, тоже бывают проблемы на личном фронте?

Она действовала грубо, пытаясь соблазнить его, чтобы он попросил запереть кафе, где они останутся только вдвоем…

– Вы, случаем, не маньяк?

Зачем ей этот вопрос, разве ей кто-нибудь ответит на него положительно?

– А что, похож? – Это была дешевая и ни к чему не обязывающая игра.

– Не знаю, ни разу не видела настоящего маньяка…

Бр-р… – Она судорожно дернулась, словно в кафе стало неожиданно холодно. – Розку-то маньяк убил. Изнасиловал и убил.

– Какую еще Розку?

– Да подружку мою. Она буфетчицей на автостанции работала. Хоть и не принято говорить о покойниках плохо, но она отчаянной была, проворачивала свои делишки прямо на рабочем месте. Кого только не приводила к себе, всех командированных, кавказцев разных…

– Ну и как? Не нашли, кто это сделал?

– Да разве его можно найти? Город-то вон какой большой!

– Тебя как звать?

– Оля. А вас?

– Борис. Оля, может, выпьешь со мной?

– Нет, мне нельзя… А вдруг кто придет, а я тут едва на ногах стою?

– А ты немножко.

– Я быстро пьянею. А вам сейчас принесу. И хлеб с маслом. Может, колбасы порезать?

Он кивнул, и она ушла. Стало еще тоскливее. Он вспомнил того человека, который сейчас находился у Жанны, и где-то в глубине души шевельнулась, словно просыпающийся дикий зверь, логово которого потревожили, глухая злоба… Это было не рассудочное чувство, а нечто сродни инстинкту, а потому более сильное и неодолимое. Кроме того, в нем проснулся собственник. Он понял, что наконец произошло то, что и должно было совершиться, – она призналась в своей измене. Безусловно, она жила с этим человеком, быть может, и даже наверняка, ПАРАЛЛЕЛЬНО с ним, Борисом. Иначе откуда у того ключи от квартиры и это желание передать Жанне деньги? Он покровительствовал ей, как покровительствовал когда-то неизвестный мужчина его другой женщине – Валентине. А разве может мужчина просто так, за здорово живешь, содержать женщину? Но кто он? Жанна его не боялась, хотя и старалась сделать вид, что испугана, что ничего не понимает… Но это он, Борис, ничего не понимал. Любовник Жанны, настоящий любовник Жанны, который имеет на нее куда больше прав уже по той причине, что содержит ее, наверняка знал о Борисе. Но тогда почему он позволил ей пустить Бориса в дом и даже в постель? Ведь он видел их вместе, лежащими в постели!

Должно быть, он женат и не может оставить свою семью.

Не исключено также, что он оплатит все расходы, связанные со свадьбой, свадьбой Бориса и Жанны! Неужели такое возможно? Возможно еще и не такое.

Жизнь потеряла всякий смысл. Единственный человек, ради которого он терпел весь этот обрушившийся на него ад, предал его.

Он сидел за столиком, положив голову на скрещенные пальцы рук, и разве что не стонал от навалившихся на него кошмаров. Как фрагменты черно-белой хроники, дрожащие и издающие при мелькании сухой моторный треск, мелькали перед ним женские окровавленные тела, какие-то сапоги со вставленными в них обрубками женских ног, плотные полиэтиленовые пакеты, набитые кусками расчлененного человеческого тела…

Когда перед ним появилась рюмка с коньяком и бутерброды с колбасой, он, откинувшись на спинку стула, внимательно посмотрел на стоящую перед ним по стойке «смирно» барменшу.

– Ты чего стоишь? – хриплым голосом спросил он, испытывая сильнейшую тошноту и желание выплеснуть коньяк в лицо этой готовой на все девицы. – Закрывай дверь…

– Дверь?.. – Она быстро оглянулась, словно проверяя, нет ли кого в кафе, кто мог бы им помешать.

Лицо ее пошло красными пятнами, а глаза подернулись дымкой. Это была похоть, замешанная на желании получить за удовольствие еще и деньги…

Заперев дверь кафе, она вернулась и застыла в ожидании его дальнейших приказов.

– Ложись на стол…

Но она медлила, она ждала денег. И он дал их ей, сунул смятую купюру в вырез трикотажной блузки.

– На какой стол? На этот?

– На любой…

Барменша суетливо принялась переставлять с одного стола на другой солонку, вазочку с салфетками, пепельницу… Приставив стул, разулась и легла спиной на грязную красную скатерть, плотно сжав ноги.

Борис взял в руки бутерброд, положил на него другой, выпил коньяк и быстрым шагом направился к выходу…

Один поворот ключа – и он на свободе.

* * *

Когда она это поняла? Когда?..

Та Жанна, не искушенная любовью, осталась в прошлом. И ничто уже не могло изменить необратимости хода событий.

В тот страшный день, когда она узнала о смерти мамы, все перевернулось в ее сознании. Она почти физически почувствовала, как изменилась. Даже дышать стала иначе, даже произносить отдельные слова… В ночь, когда мертвая Валентина лежала в гробу посреди гостиной, Жанна вошла в спальню, сдернула с зеркала белую простыню и внимательно посмотрела на свое отражение.

Она не испугалась бы, если бы за ее спиной возник призрак мамы, больше того – она его ждала. И он явился.

ОНА ЯВИЛАСЬ.

Мама была в своем любимом черном платье, грустная и ироничная; похлопав Жанну по плечу, она сказала, как если бы и вправду была живой:

– Жанночка, ты не останешься одна. Я оставляю его тебе.

И исчезла. Потрясенная Жанна долго еще вглядывалась в черную муть зеркала в поисках знакомого и такого родного лица, но с тех пор мать она больше не видела ни во сне, ни в своих фантазиях.

Значит, появление Бориса в доме было закономерным? Значит, ОНА знала о них?

Надо было срочно все забыть. И Борис, словно читая ее мысли, заранее отрастил бороду. Он сильно изменился и стал мало походить на того молодого парня, с которым встречалась Валентина.

После похорон они ни разу о ней не говорили, хотя каждый из них думал о ней, вспоминал.

Как все начиналось?

Жанна следила за ними, иногда даже нанимала машину и колесила следом, лишь бы увидеть ЕГО, хотя бы издалека, хотя бы мельком.

Дома, оставшись одна, она, разглядывая себя в зеркале, пыталась понять, почему он любит именно Валентину, а не ее, Жанну. Ведь они так похожи, только Валентина старше ее, и кожа у нее хотя и без морщин, но уже все равно не такая, как у дочери.

Жанна обманывала, когда говорила Земцовой, да и следователю, о том, что мама никогда не приводила «своего мальчика» домой. Еще как приводила! Да и как могла она не приводить, если у них такая огромная квартира!

Им ничто не мешало уединяться в самой дальней комнате и заниматься там чем угодно.

Изредка, когда они были уверены в том, что Жанна спит в своей комнате, кто-то из них на цыпочках пробегал в ванную или на кухню, и эти маленькие перебежки создавали атмосферу чего-то запретного, порочного, обманного, что сильно возбуждало влюбленную в любовника своей матери Жанну, наблюдавшую за ними сквозь дверную щель.

Мама называла его Адамом, а он ее – Евой. Иногда, глубокой ночью, когда квартира тонула в плюшевой, глухой тишине, Жанна видела, как ее мать занимается на кухне чем-то странным. Квартира наполнялась какими-то знакомыми травяными запахами: так пахнет заваренная кипятком календула или шалфей… Но единственное, что Жанна могла разглядеть, высунувшись из своей комнаты, это сидящего в профиль к ней Адама, совершенно голого, и мать, покрывающую его лицо мокрой белой тряпкой, от которой шел пар… Она явно лечила его. Но от чего?

Он был очень красив, божественно красив. Прекрасно сложен и двигался как танцовщик – грациозно, расправив плечи и спину и высоко подняв голову. Бледное, слегка вытянутое лицо его носило маску неприступности, и, глядя на это лицо, хотелось обхватить его ладонями и прижаться к нему губами… Жанна бы все отдала, чтобы только наслаждаться этим прикосновением, этим причащением к чужой красоте, к чужому счастью, к чужой любви, к чужой жизни. Она любила Адама и страдала от невозможности быть с ним. Ведь мама была тогда молода, она и осталась молодой – навечно.