Читать интересную книгу Почему РФ - не Россия - Сергей Волков

державу. Нам бы по значимости притулиться где-нибудь между Египтом и Колумбией.

И сидеть бы тихо. И не рыпаться». «Либо мы признаем свое поражение в

противостоянии с цивилизованным миром и занимаем в нём соответствующее нашему

состоянию место, либо мир перестает делать вид что принимает нас всерьез». Между

тем как «Цивилизованный мир неизбежно должен выступать сейчас в авторитарной

роли полицейского, учителя, «цивилизатора», поскольку в «повестке дня» XXI в.

виделось «создание целостной системы всемирной власти, в конечном счете — единое

мировое государство». «С авторитаризмом можно будет согласиться, если его целью

будут не мифические лозунги «возрождения России», а... если хватит ума подавлять

фашиствующие команды и партии». О робких попытках ельцинской власти «надуть

щеки» писали как о «великодержавных претензиях России, её готовности диктовать

суверенным странам модели поведения». «Россия больна собой, своей тысячелетней

имперской традицией... Обнажение русской метрополии и якобы освобождение от

«имперского прошлого» вызвали невиданный, со скрежетом зубовным, имперский

реванш. Остановить его может только Поражение. Я верю в Поражение своей Родины.

Я верю в её идейный разгром с такими же последствиями, как в Германии в 45-м».

Юбилей Пушкина встретили так: «И будет совсем ужасно, если услужливые дятлы на

потребу орлу-меценату начнут выстукивать нового Пушкина — приверженца

монархизма, порядка и борьбы с коррупцией, а также с сепаратизмом». В преддверии

президентской кампании 2000 г. с тревогой отмечали, что она «будет иметь

сильнейший национал-державный акцент».

Понятно, что разговоры о возможности восстановления в том или ином виде

территориальной целостности исторической России и даже сохранения целостности

Российской Федерации воспринимались с особенной остротой (в великодержавных

замыслах подозревали даже Ельцина). Чтобы представить накал страстей по этому

вопросу, стоит привести несколько цитат. «И после распада Советского Союза

вылупившаяся из него территориально урезанная и морально ущемленная Россия

остается все той же военно-колониальной империей». «Можно ли закладывать

целостность страны в Конституцию? Считаю, что нет. Так как дальнейший распад

страны исторически неизбежен, то сохранять понятие целостности в Конституции —

это значит закладывать фундамент для многих тупиковых ситуаций и кровавых

конфликтов на её территории». «Наступило время разумного распада

русско-советской империи». «Россия с её карнавальным сознанием коллапсирует по

примеру СССР. Ничего страшного не произойдет. Не будет великой России, как не

стало могучего СССР, так ведь её давно уже нет». «Закономерный распад их

бессмысленной империи». «Они настолько невежественны в своих попытках снова

навязать России давно заскорузлые от державного пота бармы её имперского

величия, что сами не представляют, чего они хотят». «Ради нового качества жизни

россияне пожертвовали очень многим, и сила вернется к нам отнюдь не через

имперские авантюры». «Именно громоздкость является причиной хронической нищеты

России... необходимо отречься от многовековой, засевшей в генах, имперской

гордости». «Неужели российская демократия теперь должна продать свое

первородство за чечевичную похлебку заранее обреченной неоколониальной возни?».

«Мечта об империи — вредная мечта. С этим мифом необходимо решительно покончить.

И навсегда забыть об имперском могуществе прошлого столетия».

Как уже говорилось, в этой среде идея уподобления СССР исторической России была

общим местом. «Россия за полтора века как будто вовсе не изменилась». «Партия

никогда не умирала. Она живет уже почти полтысячелетия. Так и шли через

чиновников и бюрократов, через однопартийную власть, через однотипных

тиранов-реформаторов: Грозного, Петра, Ленина-Сталина». «По истории известно

(!), что славные традиции рубить головы почем зря веками держались на Руси.

Долго, дольше других народов, не могли мы умиротвориться». «Монстр НКВД-КГБ, как

известно (!), не изобретение советской власти». «Иногда говорят о «десятилетиях

коммунистического гнета», а я говорю о столетиях деспотии и насилия». Русское

дворянство уподоблялось советской номенклатуре, корпус жандармов — КГБ, цари —

генсекам, а в целом российское государство — раковой опухоли на теле континента.

Однако между царской и большевистской Россией безусловное предпочтение

отдавалось все-таки последней, и большевистская революция столь же безусловно

одобрялась как благородная попытка выйти из «вековечной тьмы». В рецензии на

фильм С. Говорухина «Россия, которую мы потеряли» «Московский комсомолец»

разразился такими выражениями по адресу старой России, какие и коммунисты уже

несколько лет как стеснялись употреблять. Примечательно, что из «тиранов» более

всех не повезло на оценки именно Петру — основателю Империи. О нём обычно писали

как о родоначальнике всех тех «уродств», исправить которые призвана была

революция 1917 г. (но, «применив к новым структурам царские методы управления,

общество скатилось к сталинизму»). Расписывались «жестокости» А. Столыпина,

говорилось о бездарности царского режима в сравнении с большевиками, крайне

болезненно реагировалось на случаи неуважительных отзывов о «борцах с

самодержавием» (ну как это так — «о декабристах — с иронией, о народниках — со

сдержанным негодованием») и революционерах вообще, и, напротив — на уважительные

упоминания о «старом режиме».

Понятно, что таких взглядах на историю страны и таком отношении к исторической

России, «прорабы перестройки» и «демократы первой волны» (чья идеология

окормляла «перестройку» и события 1991 года) гораздо больше ненавидели старую

Россию, чем советский режим, который они, как и инициировавшая «перестройку»

наиболее рационально мыслящая часть коммунистической номенклатуры, собирались

вовсе не «свергать», а лишь «улучшить». Собственно «перестройка» была звездным

часом «детей Арбата», когда их видение истории и мира безраздельно

торжествовало, а они сами претендовали на ведущую роль в государстве. И хотя

счастье их оказалось недолгим (уже спустя год-полтора они были оттерты от

власти), но и при Ельцине они сохранили преобладающее идеологическое влияние на

власть, поскольку «другой интеллигенции» у него не было. Абсолютное большинство

пишущих находилось под влиянием их идеологии и работая даже в правительственных

СМИ, руководствовалось позицией не ельцинской власти, а авторитетов этого

направления (характерно, что когда Е. Яковлев был снят со своего поста на ТВ,

журналисты правительственной газеты были на его стороне, несмотря на предельно

«демократический» ельцинский курс того времени). Соответственно и вектор

идеологического развития власти во многом определялся их позициями. Позиции же

эти после 1991 г. определялись максимально примирительным отношением к

коммунизму и коммунистам и крайним неприятием антикоммунизма.

Эту среду крайне беспокоило, чтобы Ельцин, вынужденный противостоять КПРФ, не

зашел бы слишком далеко, а главное, чтобы чисто политическая борьба с КПРФ не

переросла в борьбу с коммунистической идеологией и советским наследием в целом.

Именно «демократическое окружение» Ельцина подало идею назвать 7 ноября «Днем

примирения и согласия», а 1997 года был объявлен «Годом согласия и примирения»

(планировалась также «в целях реализации государственной политики, направленной

на консолидацию российского общества» возвести памятник всем погибшим в

гражданской войне). Писалось, что «наличие мощной компартии» — счастье для

России, а «30 миллионов проголосовавших за Зюганова — фактор её стабильности»

(иначе это место заняли бы националисты), высказывались сожаления о том, что при

Ельцине не состоялось «возрождения веры в виде социализма с человеческим лицом,

обещанного Горбачевым», опасения, чтобы не стали теперь изображать белых

хорошими, а красных плохими, потому как «у каждой стороны была своя правота».

Говорилось также, что «нужно признать в коммунизме правду», что «православного,

обнимающегося с коммунистом глупо обвинять в измене Христу» и что «самое плохое,

что мы, демократы, сделали за последние годы, было словесное унижение

коммунистов». После известного письма банкиров Ельцину в 1996 г. с требованием

договориться с Зюгановым, с удовлетворением сообщалось, что «президент намерен