Читать интересную книгу Россия и Южная Африка: наведение мостов - Аполлон Давидсон

Касрилс пишет, что практически никто из рекрутов, прибывших в Одессу вместе с ним в 1963 г. – а за единичными исключениями все они были чернокожими, – никогда не бывал в доме белого человека. В лагере, да и вообще в СССР, одним из главных впечатлений было то, что впервые в жизни о них заботились и их принимали белые люди. Обучали курсантов советские офицеры и обслуживали советские – белые – люди обоего пола. Эти мужчины и женщины, пишет он: «… готовили для нас, обслуживали нас, одевали нас как в военную форму, так и в гражданское платье, предоставляли медицинское обслуживание и вообще суетились вокруг нас с материнской заботой. Для нас это были „социалистическая солидарность“ и „пролетарский интернационализм“ на практике. Мои коллеги впервые в жизни сталкивались с таким отсутствием расизма. Южная Африка с ее капиталистической системой не выдерживала сравнения» [847] .

Конечно, даже на этой ранней стадии такой наблюдательный человек, как Касрилс, мог заметить некоторые шероховатости. Например, когда кто-то из обслуги спрашивал его, что такой «прекрасный молодой человек» делает в «черной» армии, или когда врач-еврей в медпункте просил не приветствовать его словом «шолом» [848] . Но значения таким случаям не придавали.

Бывали драки из-за официанток, но ничего серьезного. Редкий случай, когда советские офицеры по-настоящему теряли терпение. Это случалось, когда некоторые курсанты с субботу напивались и попадали в вытрезвитель [849] .

Учили их ветераны Второй мировой войны. Курсанты уважали своих преподавателей за твердость и чувство юмора – не было ни одного, кого бы не любили. Как пишет Касрилс, все они были ширококостными, простыми в обращении и веселыми, с неким крестьянским оттенком и чем-то напоминали южноафриканцам африканеров [850] . В таких обобщениях отразилось его отношение к СССР. При первой встрече на конференции писателей стран Азии и Африки в Баку в 1978 г. Касрилс сказал одному из авторов, что «в СССР все девушки красивые».

Многие из этого первого поколения бойцов Умконто стали хорошо говорить по-русски. Называли себя «черными русскими». Но пели все же национальные песни: «Sing, amaSoja kaLuthuli» («Пойте, солдаты Лутули») [851] .

От старшего поколения анковцев, обучавшихся в СССР, русские слова попали даже в tsotsi-taal, язык «бандитов». «Бандитами» в тауншипах и шантитаунах Йоханнесбурга называли не только настоящих преступников и бандитов, но и прочих нарушителей закона, каковыми тогда считались и борцы против порядков апартхейда. Tsotsi-taal – мешанина из разных языков – английского, африкаанс, местных африканских. Добрался, по словам Касрилса, туда и русский. Он приводит «khorosho» и «pozhal’sta» [852] . Русские имена иногда давали детям, и русские имена иногда бывали подпольными кличками [853] .

В лагерях пропагандировалась советская литература, и ее знали и любили. В лагере Ново-Катенг в Анголе, где проходили военную подготовку новобранцы поколения 1976 г., Касрилс услышал, как один из комиссаров под кличкой Че О'Гара рассказывал курсантам о важности соблюдения дисциплины. Он узнал текст: это были цитаты из романа Александра Бека «Волоколамское шоссе». Сам Касрилс в своих воспоминаниях обращается к советской литературе неоднократно, цитирует, например, Маяковского [854] .

О важности советской литературы в политическом воспитании поколения Соуэто писала нам Маф Андерсон.

...

Как и на многих из тех, кто рос в системе апартхейда, на меня оказали большое влияние литература и публицистика из СССР, – рассказывала она. – По большей части это были публикации издательства «Прогресс» на английском языке… Я все еще вожу с собой томик Толстого, опубликованный в 1970-х или 1980-х годах. Когда я росла, советская литература о борьбе по-настоящему меня вдохновляла. Среди прочего, я думаю, на многих южноафриканцев повлияла литература по женскому вопросу. На мое собственное понимание этого вопроса и необходимости бороться против патриархии в наших отношениях повлияли такие писатели, как Коллонтай. Я считаю, что у нее более живой ум в обсуждении этого вопроса, чем у Ленина или Крупской. Тот факт, что она могла анализировать свои теоретические идеи в художественных произведениях, показывает, как талантлива и дальновидна она была [855] .

Из советских историков наиболее глубокое впечатление на Андерсон произвели работы одного из авторов этой книги.

«Некоторые советские историки нашли детали, которые западные историки совершенно опустили или проигнорировали. Книга Аполлона Давидсона „Сесиль Родс и его время“ – захватывающее чтение. Для меня это, наверно, лучшая книга, которую я прочла о британском колониальном проекте…» [856]

Грэйам Блох, коммунист и активист ОДФ, тоже упоминал советскую литературу. Чтобы представить, как вести себя на допросе, вместе с книгами южноафриканцев, писал Блох, он и его коллеги изучали Солженицына. Другой книгой, которая сыграла важную роль в его политическом становлении, была «История русской революции» Троцкого [857] . Неясно, понимал ли Блох, что оба автора были запрещены в СССР.

На тех, кто бывал в нашей стране, всегда производило впечатление и то, что люди в метро читали: «Вы садитесь в поезд метро в Москве, и три четверти вагона читают, и это [наблюдение] быстро трансформировалось в мысль, что „да, правда, это и есть социализм… всестороннее развитие личности!“». Под псевдонимом Джабулани, которым он пользовался в Москве, Мбеки опубликовал статью в «African Communist», в которой писал: «Они вешают газеты на стену, чтобы те, кто не может купить, могли все же их читать… Матери предоставляют отпуск по рождению ребенка и вспомоществование от государства…» И все это вместе взятое привело его к мысли о том, что «такое общество нам нужно». Позже, в разговоре со своим биографом, он заметил: «Остального мы не видели…» [858]

Первому поколению южноафриканцев в СССР повезло. Они приехали во время хрущевской оттепели, и, несмотря на конспирацию и всевозможные запреты, даже бойцы Умконто общались с местным населением, а что уж говорить о студентах. Касрилс вспоминал, например, как «в поисках компании несколько человек из нас зашли в университет. Скоро мы втянулись в оживленную беседу с группой студентов отделения английского языка, которые готовили курсовую работу по Роберту Бёрнсу… Дело закончилось тем, что мы купили „Советское шампанское“ и устроили шумную вечеринку. Мы сделали ошибку, сказав, что мы кубинцы… Когда мы уходили, они пообещали пригласить на следующую встречу студентов с испанским языком. В результате мы так и не вернулись. Летом мы отработали смену в колхозе. Вместе со студентами собирали арбузы. Во время обеденных перерывов мы с ними шутили и чувствовали их хорошее расположение к нам… Мы утверждали, что движущей силой общества является рабочий класс. Они спорили с нами, настаивая на том, что авангардом является интеллигенция. Только к концу дня во время прекрасного ужина после бесчисленных тостов мы в конечном счете пришли к согласию о том, что лавры должны быть отданы колхозникам» [859] .

Сехвале в 1976 г. писал, что его группу бойцов Умконто отпускали в Москву почти каждую субботу и воскресенье. Но неорганизованное общение не поощрялось. К тому же им разрешали выезжать в город только группами. Объяснение было такое: если с кем-то что-то произойдет, то неизвестно, где его искать, потому что документов ни у кого не было. Ходили в кино, театры, цирк, музеи, парки культуры и магазины. Поодиночке разрешали ходить только недалеко. В месяц на расходы давали 25 рублей [860] .

Мвези Твала вспоминал о своей жизни в СССР примерно так же: «Жизнь в России строго регулировалась: наше передвижение было ограниченным». Твала один из немногих, кто был разочарован в СССР. «Через некоторое время, – пишет он – я понял, что радужная статистика со страниц „Правды“ и книг по политэкономии не отражала действительности» [861] .

Табо Мбеки приехал в Ленинскую школу в феврале 1969 г. Первым и главным его впечатлением был холод. Но вторым – то, что люди заботились друг о друге: это, как казалось ему, было общество, в котором люди не проходили мимо, а помогали, если считали, что кто-то нуждался в помощи. Старушка, увидев его без шапки, упрекнула: «Вы должны понять, молодой человек, Вы еще молоды, Вы не чувствуете холода, но Вам нужно надевать шапку, потому что холод пронизывает голову, и Вы можете простудиться». Соученица, одна из девушек Мбеки, которая оказалась в той же группе, что и он, вспоминала, что, когда иностранцы выходили из Ленинской школы, сотрудники проверяли, хорошо ли они одеты: есть ли у них шарф, шапка и перчатки. Эти же сотрудники следили, чтобы студенты не перерабатывали, правильно питались, бывали на свежем воздухе даже зимой, отправляли их к врачу при первом недомогании. Неудивительно, что во время визита в Россию в своем тосте в честь премьер-министра Е. М. Примакова Мбеки назвал нашу страну своей «второй родиной» [862] .