здесь только проездом, по пути на Сомму. Мне поручено помочь с расквартировкой американцев. Буду офицером связи между ними и местными жителями.
— Но почему после отравления газом вы добровольно решили остаться, дядя? — спросила Рене.
— Ради Отечества, конечно, как же иначе? Но тебе незачем тревожиться о старом дядюшке Балу, Коко. Поверь, по сравнению с грязью окопов на Западном фронте, нынешняя задача легче легкого. А у тебя есть новости от папà?
— Я так надеялась, что на Рождество он приедет в отпуск, — сказала Рене. ~ Но в последнем письме он написал, что получит отпуск не раньше января.
— Жаль, не повидаю старого друга, — огорчился дядя Балу. — Мне кажется, с самого нашего детства я никогда не разлучался с ним так надолго. Впрочем, поскольку наконец-то прибыли американцы, — продолжал он, просветлев лицом, — скоро мы все вернемся домой и снова будем вместе. Кроме отсутствия твоей покойной мамà, все будет по-старому.
Но мадемуазель Понсон в одном была права: и в глубине души, и на собственном горьком опыте Рене знала, что ничто уже никогда по-старому не будет.
Как выяснилось, предсказание графа де Фонтарса, что с появлением американцев Париж к осени будет в безопасности, оказалось чрезмерно оптимистичным. Дядя Балу немедля выехал на Сомму, а за несколько дней до Рождества из Биаррица вернулся дядя Луи. Решил отметить Новый, 1918-й, год, пригласив Рене и мадемуазель Понсон в «Кафе-де-Пари», где в новогоднюю ночь проходил костюмированный бал.
В ресторан они вошли в половине девятого, и метрдотель проводил их прямо к столику. Странное место для костюмированного бала, и смотреть на сплошь ряженых посетителей было весьма забавно. Настроение царило прекрасное, все воспрянули духом оттого, что бошей наконец отогнали к их исконным границам, и твердили, что теперь, с приходом американцев, война вряд ли продлится долго. Рене, покрыв лицо черным гримом, нарядилась придворным негритенком-пажом Людовика XV. Сам дядя Луи, только что попрощавшийся на юге с обязанностями медбрата, изображал довольно убедительную, хоть и слегка дебелую Жанну д’Арк, а мадемуазель Понсон надела праздничный наряд бретонской крестьянки, который привезла в Париж из болотного края.
С большой помпой метрдотель открыл громадное меню и, восторженно жестикулируя, принялся расписывать всевозможные блюда. Предложил фирменного лангуста в коньяке, каплуна с трюфелями, petits pois a la française[12] и entremets[13] с «Гран-Марнье». Дядя Луи заказал бутылку шампанского в качестве аперитива и несколько бутылок бургундского к ужину. Бутылки принесли к столу в плетеных корзинках, словно нежных новорожденных младенцев, сомелье бережно их откупорил и оставил «подышать». Мадемуазель Понсон, считавшая себя кем-то вроде бедняцкого энофила, полностью сосредоточилась на шампанском и вине. Рене забавляло, что при всем своем пренебрежении к богачам гувернантка никогда не смущалась разделять их привилегии.
После ужина на подмостках в глубине ресторана заиграл американский джаз-банд, и посетители устремились на танцпол. В ресторане присутствовало некоторое количество военных, как французов, так и американцев, большинство в форме, а не в костюмах.
Симпатичный молодой француз-авиатор, в голубом френче, подошел к их столу. В руке он держал кепи, формой похожее на консервную банку с красной крышкой, и учтиво спросил у дяди Луи, нельзя ли пригласить на танец его «дочь».
— Да, можно, молодой человек, — отвечал дядя Луи, — хотя не могу обещать, что она примет ваше приглашение. Моя племянница решает сама, знаете ли.
— Вообще-то я бы не стал приглашать на танец негритенка-пажа, — с улыбкой сказал авиатор Рене, — так как чувствую, что королевский двор может это не одобрить. Однако в данном случае должен сделать исключение. Вы окажете мне честь, мадемуазель?
— Почему вы не в костюме, сударь? — спросила Рене.
— Но я в костюме, мадемуазель, — ответил он, — пришел как авиатор, разве вы не видите? Хотя я в Париже в отпуске, командир требует, чтобы я был в форме. Он полагает, местному населению придает бодрости, когда оно видит, что его солдаты в форме и готовы к сражению.
— Я с удовольствием потанцую с вами, капитан, — сказала Рене, вставая и подавая ему руку.
— Увы, боюсь, я пока что капрал. Позвольте представиться, мадемуазель, — сказал авиатор с галантным поклоном. — Капрал Пьер де Флёрьё.
— Рада познакомиться, капрал, — ответила Рене. — А я — Рене де Фонтарс.
И они отправились на танцпол. Рене волновалась от музыки американского джаза и сложных танцевальных па, какие выделывали парижские гости и американские военные. Она-то последние годы просидела далеко в сердце Бретани, без фонографа. Из танцев видела там лишь старинные бретонские народные пляски на празднике.
Пьер, похоже, отлично владел всеми движениями новых танцев, и, как всегда, Рене быстро переняла те, каких не знала. Партнер ее был юноша симпатичный, с озорной улыбкой, лукавым чувством юмора и известной природной самоуверенностью, которую Рене любила в мужчинах. Во время танца она отметила, что другие девушки с восторгом наблюдают за молодым авиатором, и гордилась своим партнером — сегодня здесь так много других женщин, а он выбрал ее.
Они танцевали танго, чарльстон, уанстеп, вальс-бостон, матчиш. И вот, когда джаз-банд играл «Georgia Rainbow Foxtrot» и Рене с Пьером весело кружились по танцполу, они, смеясь, посмотрели друг на друга, блестящие глаза встретились и уже не расстались, и в этот миг coup de foudre, удара молнии, оба поняли, что отныне должны быть вместе и уже не разлучаться.
Дядя Луи пригласил мадемуазель Понсон на этот последний фокстрот перед перерывом, и на танцполе оба они являли собой весьма забавную пару — дородная Жанна д’Арк и бретонская крестьянка. К столику они вернулись вместе, дядя Луи раскрасневшийся, пыхтящий и потный в своем парике.
— Ах, молодежь! — воскликнул он. — Как вы только умудряетесь танцевать без передышки? Один танец — и я совершенно выбит, как говорят наши английские друзья. Где же вы научились так танцевать, капрал де Флёрьё?
— Прошу вас, сударь, — сказал авиатор, — зовите меня Пьер. Хотите верьте, хотите нет, в школе высшего пилотажа в По, которую только что окончил. Наш инструктор, великий майор Симон, совершенно уверен, что те же навыки ловкости и атлетизма, что и в сложных танцах, необходимы при запоминании и выполнении фигур высшего пилотажа. Свою теорию он сформулировал, увидев Вернона и Айрин Касл, знаменитых английских танцоров, когда они выступали именно здесь в одиннадцатом году. По его словам, это изменило его жизнь, и он стал страстным поклонником танцев. После долгих дневных летных тренировок в По он водил нас в клубы, и мы всю ночь танцевали. В подтверждение его взглядов могу добавить — возможно, вы читали, что Вернон Касл сам стал пилотом Британского воздушного корпуса и