Читать интересную книгу Горит восток - Сергей Сартаков

Снесла бы я. Только взять их где? В верные руки всегда передам.

В следующий раз приеду сюда — привезу листовок таких, для крестьян-бедняков написанных. Отнесешь в Ру-бахину, Клавдия Андреевна?

Отнесу.

Ну, а как остерегаться надо, ты небось сама понимаешь^ Попадешься с листовками — арестуют, будут судить.

Знаю, Василий Иванович. Чего ж объяснять? Дочь у меня за это в тюрьме томится. Все понимаю я.

Мы поговорим еще, Клавдия Андреевна. Мпого есть всяких способов, как безопаснее листовки носить да людям их раздавать. Кое-чему я тебя научу.

Вот за это спасибо!

Порфирий раздумывал над словами Лебедева. Очень верно человек говорит: надо браться за оружие рабочим. Всем сообща и силой действовать. А сама такая сила не сложится, собрать ее надо. С оружием управляться — тоже надо людей научить. И само по себе это никак не получится. Так почему бы тогда вот ему, Порфирию, действительно и не взять это дело в свои руки? Побоится, что ли, он? Смелости разве у него не хватит? Или — ума? Порфирий словно со стороны глянул на себя, проверил: гож он будет для такого дела или загубит его? Ответил: «Гожусь. Только строже еще за собой смотреть надо. И людей подбирать — ни в едином не ошибиться. Можно подобрать!..»

Согласен я, Василий Иванович, — сказал Порфирий, весь как-*го сразу выпрямляясь. — Только подскажи, как начинать. Стрелять сам хорошо умею и других могу научить. Савву Трубачева взял бы себе в первые помощники. Люблю этого парня, надежный он. А вот как дальше…

Дальше? — Лебедев подсел к нему, стал рассказывать, как организована боевая другжина в Томске, как, на его взгляд, это можно сделать здесь.

Они разговаривали долго, обстоятельно, обсуядая во всех подробностях детали организации: кого привлечь в дружину, как доставать оружие, где хранить его.

Потом освободилась Клавдея, подсела к ним. Завязались новые разговоры. Постепенно раскрылось, что Порфирий и Клавдея дружат с Еремеем Фесенковым, которого и Лебедев знает хорошо. Вот с ним, через него в Ру-бахиной и надо связь держать, ему передавать листовки.

От Вани Мезенцева и от Мирвольского Лебедев и раньше знал, что Порфирий — муж Лизы, но при коротких встречах с пим в рабочих кружках о Лизе разговор никогда не завязывался: не было ни времени ему, ни места. И тем более, что Лебедев знал и о неладно как-то сложившейся у них семейной жизни. В этот долгий, заполненный сердечными разговорами вечер Лебедев понял, что Лиза Порфирию дорога и старое, что было, прощено и забыто.

А ты ей напиши, Порфирий Гаврилович, — посоветовал Лебедев и мягко положил свою руку ему на плечо.

Куда я напишу? — спросил Порфирий и повел головой в сторону Клавдеи. — Сколько раз она ходила к Кирееву, и тот всегда отвечает одно: «Не знаю где». Как отыщешь?

Твоя жена в Александровском централе.

В Александровском!.. — вскрикнула Клавдея и отшатнулась: в народе всегда говорили об этой крепости как о самом страшном, что есть в мире.

— В Александровском… — повторил и Порфирий. И как-то сразу все замолчали.

Чуть свет на заимку Порфирия прибежал Савва и принес — тревожную весть: арестованы Буткин и Ваня Мезенцев. Они попались в облаву.

18

Петруха приказал Володьке оседлать буланого жеребца. На нем Петруха обычно ездил только в город и по самым важным делам, а заодно чтобы и промять жеребца. Такого чистопородного коня не было ни у кого из богатеев во всей округе.

С порога Володька спросил хозяина:

А каким седлом?

Петруха стоял посреди горницы, празднично одетый, хотя день был будний, пощелкивая хлыстом по легким шевровым сапогам.

Монгольским.

Володька было рот разинул. Но тотчас же без слова юркнул в дверь. Он не привык переспрашивать хозяина. Этим седлом Петруха пользовался впервые, хотя купил его за большие деньги давно. Седло ему привезли из Монголии. Сделано оно было руками искусных мастеров и выложено все чеканным серебром.

Отдавая в свое время Володьке седло, чтобы тот снес его в амбар, Петруха не то шутя, не то серьезно сказал:

Этим седлом мне заседлаешь коня, когда себе невесту сватать поеду либо когда губернатор в гости к себе позовет.

Было чему теперь удивиться Володьке. Что же это, к губернатору в гости или за невестой? Пять лет прошло с тех пор, как умерла у Петрухи Зинка, а Петруха о новой женитьбе и не заикался. С девками часто потихоньку баловался, — так это что! Наутро встретит и не узнает ее. А уж сколько зажиточных мужиков мечтало выдать своих дочерей за него, породниться с Петрухой! О том, что он Зинку насмерть забил, не вспоминали. Что ж, что суров! Зато богатство у Петрухи прежнее или нынешнее — разве сравнишь? Ходит, ходит же какая-то красавица и не знает, что ей судьбой счастье написано.

Петруха выехал со двора и свернул не вправо, как обычно, к проезжей дороге, а налево, к предгорьям Саян.

Не горяча жеребца, он пустил его по полевой дорожке шагом. Петруха направлялся в город, но заодно, загнув крюк в несколько верст, он хотел осмотреть свои дальние пашни. День хороший, солнечный, и времени в запасе достаточно. По обе стороны дороги тянулись убранные поля. Еще кое-где стояли суслоны, а так весь хлеб был уже заскирдован, На жнивье паслись целые табуны смоляно-черных косачей. Когда Петруха проезжал под стоящими обочь дороги березами, ему на плечи падали золотые листья. Даль была прозрачно-голубой…

Но Петруха здесь не смотрел по сторонам. Попыхивая коротенькой трубкой и щурясь от дыма, попадавшего ему в глаза, он с удовольствием снова и снова вспоминал недавний свой разговор с Дарьей.

…Она пришла к нему на рассвете, когда Петруха только что встал с постели. Неумытый, со спутанными волосами, он вышел к ней в переднюю горницу. Сел на скамейку, привалясь спиной к крашеной переборке. Дарья стояла перед ним, высоко держа голову.

Поклониться тебе пришла, Петруха, — прежде чем успел он спросить, сказала она.

Знал, что придешь.

Только и я знать хочу: за что я тебе кланяться буду?

Поклонишься — прощу дерзкие слова твои, сердиться на тебя перестану. Попросишь чего — помогу.

Дарья отрицательно покачала головой.

Помощи твоей мне не надо. С меня не бери только, чего тебе не положено.

Петруха спросил ее снисходительно:

Про поскотину говоришь?

Про поскотину.

Загорожу сам всю поскотину. Кланяйся, синеглазая.

Слово свято?

Свято.

Дарья встала на колени, склонив голову.

Кланяюсь тебе, Петруха, — сдавленно выговорила она, — низко кланяюсь.

Петруха хохотал.

Ох, спина у тебя непокорная! Голову клонишь, а спину боишься согнуть. Кланяйся как следует, кланяйся! Гнись, гнись!

И Дарья лбом своим коснулась пола.

Ладно, вставай, синеглазая. Хорошо поклонилась. — Петруху так и тряс неудержимый смех. — А ведь поскотину я так и так сам загородил бы. Не кому другому, самому себе нужна.

Дарья поднялась. Лицо у нее было бледное. Рукой поискала, за что ухватиться.

Нелегко тебе поклон дался, — сказал Петруха, — а хорошо сделала. Не поклонись ты мне — с земли я согнал бы тебя.

Об этом сейчас и думал Петруха, сдерживая поводом срывающегося на рысь жеребца. Он сильнее щурил глаза, и ярче тогда всплывала в памяти стоящая перед ним на коленях Дарья с опущенной книзу головой. Вот она, гордость, которую заставили склониться богатство, власть… Хорошо быть человеком, который может заставить других — самых непокорных — встать перед ним на колени, говорить те слова, что он им прикажет.

Петрухе вспомнилось, как молодым парнем однажды зимой он шел по деревне. Нес кузнецу тяжелый дровокольный топор на длинной рукоятке — отвострить затупившийся носик. Вдруг из соседнего двора, выломав решетчатые ворота, вырвался на улицу большой сытый бык. Задрав хвост, он понесся вдоль деревни. Где-то зацепил на крутые рога клок сена и так бежал, сердито чмыхая носом и сопя. Со страхом разбегались от него в стороны женщины, жались к заборам мужики. Старик ехал навстречу чему в пустой телеге, — увидел быка, завернул коня и погнал обратно.

Наделав еще немало переполоху, в конце деревни, у кузницы, бык остановился. Подгребая к себе передней ногой рыхлый белый снег и откинув на толстую, мускулистую шею рога, ревел отрывисто и зло. Вышел кузнец с ломтем хлеба в одной руке и прочным веревочным арканом в другой. Бык боднул плотный сугроб, поднял вокруг себя облако снежной пыли и двинулся к Петрухе, тем временем подходившему к кузнице. Петруха поднял на изготовку топор обухом вниз. Кузнец ему крикнул:

Парень, сойди в сторону! Не дразни. Я его сейчас заарканю.

Петруха стал неподвижно посреди дороги. Бык медленно подходил к нему, хлеща себя хвостом по бокам и выкатив налитые злобой глаза. Подойдя вовсе близко, он наклонил голову, готовясь поддеть рогами Петруху. Но в тот же миг Петруха быстро сделал вперед два шага и с ходу изо всей силы ударил быка обухом в лоб. Бык упал на колени. Кровь широкой струей хлынула у него из ноздрей на белую снежную дорогу.