Читать интересную книгу "Несвятые святые" и другие рассказы. - Архимандрит Тихон (Шевкунов).

При постриге каждый новоначальный монах передается на послушание опытному духовнику. Первым старцем отца Рафаила стал архимандрит Афиноген, монах уже очень преклонных лет, переживший гонения, войны, тюрьмы и ссылки. К девяноста восьми годам отец Афиноген пребывал во всем величии и силе нового человека, преображенного верой и навечно соединившегося со Христом — своим Богом и Спасителем. Общение отца Рафаила с первым духовником было коротким: вскоре архимандрит Афиноген отошел ко Господу. Отец Рафаил рассказывал о нем всего две особо запомнившиеся ему истории.

Когда на именины отца Афиногена вся братия монастыря собралась в большой трапезной, он, маленький и согбенный, выслушав слова почтения и признательности, долго стоял и молчал. Все затаив дыхание ожидали его ответа.

Старец оглядел стоявших перед ним монахов и проговорил:

— Что мне сказать вам, братья? Просто я всех вас люблю.

Тогда находящиеся в трапезной иноки, даже самые суровые, стояли и плакали.

Вторую историю надо начать с того, что архимандрит Афиноген почти до самой своей смерти совершал отчитки, как это называют в народе, — изгонял бесов из тяжко страждущих людей. Иногда такого страдальца достаточно было, преодолевая его отчаянное сопротивление, втащить в келью отца Афиногена, чтобы бесы остались по ту сторону дверей. А больной приходил в себя, сам не веря, что освободился от многолетнего недуга. Но чаще для исцеления требовался долгий пастырский труд отца Афиногена и особые церковные молитвы. Это очень непростое и по многим причинам опасное послушание изнуряло старца до последних пределов.

Однажды в банный день отец Рафаил помогал своему духовнику в монастырской бане. Такая забота по отношению к пожилым монахам всегда лежала на молодых послушниках. Отец Рафаил на какую-то минуту отвернулся, чтобы намылить мочалку, а когда вновь взглянул перед собой, то с ужасом увидел, что его старец висит в воздухе над банной скамьей. Молодой монах застыл на месте со своей мочалкой. На его глазах отец Афиноген медленно и плавно опустился на каменную скамью и недовольно спросил послушника:

— Что, видел? Молчи, дурак, никому не говори! Это бесы! Хотели меня бросить о камень. Но Матерь Божия не допустила. Молчи, никому до моей смерти не рассказывай!

«Се, творю все новое!» — эти слова неуклонно сбывались в жизни отца Рафаила. Как большинство новоначальных монахов, он постепенно открывал для себя бесконечно загадочный, но и ни с чем не сравнимый новый мир, который впервые предстал пред ним тогда, на берегу реки Камы, когда он начал читать незнакомую ему Книгу.

Этот мир, полный радости и света, жил по своим, совершенно особым законам. Здесь помощь Божия являлась именно тогда, когда это становилось действительно необходимым. Богатство было смешно, а смирение — прекрасно. Здесь великие праведники искренне признавали себя ниже и хуже всякого человека. Здесь самыми почитаемыми были те, кто убегал от человеческой славы. А самыми могущественными — кто от всего сердца осознал свое человеческое бессилие. Здесь сила таилась в немощных старцах, и иногда быть старым и больным было лучше, чем молодым и здоровым. Здесь юные без сожаления оставляли обычные для их сверстников удовольствия, чтобы только не покидать этот мир, без которого они уже не могли жить. Здесь смерть каждого становилась уроком для всех, а конец земной жизни — только началом.

+ + +

Когда отец Рафаил был столь решительно и властно изъят из своей прежней жизни, он с радостью отдал Богу все — и обычное человеческое счастье, и радости жизни, и карьеру, и даже свою буйную волю. Но с одним он так и не смог расстаться… Да, было обстоятельство, о котором, как бы мы ни хотели, умолчать невозможно. Это звучит смехотворно, но отец Рафаил не смог преодолеть лишь одного — своей страсти к скорости! Да, да… Всего лишь это!

Но сначала придется рассказать, что, прожив в монастыре шесть лет, отец Рафаил из обители был отправлен в ссылку на глухой сельский приход. Причиной опалы вновь стал его старший брат.

К тому времени Александр был известным на весь мир диссидентом. Уже несколько лет он находился в заключении, причем значительную часть времени отбывал в карцерах. Основанием для столь суровых наказаний были донельзя дерзкие и просто немыслимые с точки зрения властей требования Александра к тюремному начальству. Арестант настаивал, чтобы ему было разрешено держать в камере Библию и предоставлено право встречи со священником для исповеди и причащения. В ответ на само собой разумеющиеся отказы тюремного руководства Александр тоже не соглашался жить по их правилам. Когда ему приказывали вставать, он садился. Когда приказывали отвечать, он упрямо молчал. Понятно, что для таких причуд требовалось завидное мужество. Из девяти лет заключения он в общей сложности два года провел на голодовках и треть срока в карцерах. (В скобках надо заметить, что Александр все-таки вышел победителем из этой битвы: он стал первым советским заключенным, которому в тюрьме официально разрешили иметь Библию и приглашать священника в камеру.)

Когда Александра судили, наместник отпускал отца Рафаила на процесс и тайно передавал деньги для его семьи. Но позже власти не на шутку приступили с требованиями удалить из монастыря брата известного диссидента.

В конечном итоге то ли наместник решил не обострять конфликт со властями, то ли отношения самого отца Гавриила и молодого иеромонаха испортились (скорее всего, и то и другое), но отца Рафаила отправили из обители на глухой деревенский приход; не было даже автобусного сообщения, и туда приходилось несколько километров добираться пешком от соседнего села. Потом его перевели в столь же далекое, но чуть более людное место, в храм святителя Митрофана в деревне Лосицы, где в церкви по воскресеньям собиралось не больше десяти человек.

Единственным имуществом кроме иконы, пары книг и монашеского облачения у отца Рафаила был магнитофон. Но зато какой! Иностранный, огромный, транзисторный. Стоил он тогда в московском комиссионном магазине целое состояние — тысячу рублей. Эту ценную вещь привезли отцу Рафаилу прямо накануне отъезда на приход — Александр из тюрьмы попросил друзей передать свой магнитофон младшему брату, чтобы поддержать его хотя бы материально.

Тут-то и сбылась давняя мечта отца Рафаила о машине. Магнитофон немедленно был продан, и отец Рафаил выторговал себе во Пскове на автомобильном рынке старенький «Запорожец». Покупка была отвратительного грязно-оранжевого цвета.

Отец Рафаил сам взялся ремонтировать эту полуразбитую колымагу. Он залез в недра «Запорожца» и выбрался на свет только через месяц. Машина получилась на самом деле уникальная. Не знаю, как он этого добился, но разгонялась она до ста пятидесяти километров. Оставалось только сменить ужасную окраску. Отец Рафаил уехал во Псков на желто-оранжевом уродце, а вернулся в деревню почти на лимузине черного правительственного цвета, с белыми занавесками на задних окнах. На вопрос, почему он выбрал именно черный цвет, отец Рафаил пояснил, что на автостанции было только две краски — черная и красная. И естественно, он выбрал черный, монашеский тон, потому что не может ездить на машине цвета коммунистического флага.

Думаю, это был единственный в СССР «Запорожец» представительского цвета. Никому больше в голову не приходило покрасить такой драндулет черной краской, да еще и навесить на задние стекла белые шторки, что тогда было признаком чиновничьих автомобилей. Как ни печально признать, но со стороны иеромонаха Рафаила все это было не чем иным, как явным и преднамеренным хулиганством.

Особенно нравилось отцу Рафаилу дразнить важных областных функционеров. Он садился на хвост черных «Волг», долго тащился позади, а потом, когда они пытались оторваться, обгонял их на своем реактивном «Запорожце» и молниеносно уходил вперед. А уж если это была «Волга» псковского уполномоченного по делам религий Юдина, день считался прожитым не напрасно.

Приходской дом в Лосицах и его обитатели.

Приходской дом отца Рафаила в деревне Лосицы представлял собой самую простую деревенскую избу в одну комнату. Но в остальном здесь все было необычно.

На печи жил бесноватый Илья Данилович — могучий старик, который и на землю-то спускался нечасто. Никогда — ни до, ни после — я не встречал никого, подобного Илье Даниловичу: когда он начинал рассказывать (не имело значения — о давно ли минувших годах или о недавних событиях), слушатели невольно замирали, понимая, что столкнулись с чем-то совершенно уникальным. Илья Данилович обладал поистине эпическим складом ума. Наверное, за всю мировую историю так излагали только Гомер, Толстой и бесноватый Илья Данилович.

Память его была невероятна. Вспоминая, скажем, какой-нибудь случай из собственного военного прошлого, он перечислял имена офицеров и солдат, их звания, годы рождения и гибели, имена жен и невест, названия их родных городов и сел. А оружие, которым они сражались, будь то трехлинейка или гаубица, Илья Данилович описывал не менее завораживающе, чем был воспет щит Ахилла в «Илиаде».