ее присутствие успокаивает овец. Матки, наверно, чувствуют, что она в таком же положении, что и они. Лиз и Грейс по большей части возятся с животными вместе с нами, и Анжела тоже, хотя к середине дня она устает и тогда садится рядом с Адамом, помогая ему кормить ягнят из бутылочки. Уже не первый год за недоносками ухаживать поручено ему (как когда-то мне), а в этом году их больше, чем обычно. Как всегда, он действует очень тщательно. Не воркует над мешочками бархатистой кожи и не умиляется забавному нежному блеянью, а работает с целью сделать из этих задохликов полноценных сильных животных. Но работа-то эта детская, а он не останется ребенком навсегда.
Кэт нянчится с ним больше, чем нужно, особенно когда он идет к овцам. Ей не нравится, что он проводит много времени с ними в период Окота. Она беспокоится, что его могут сбить с ног и затоптать. Но ему нужно научиться всему, так что мы с ним заключили разовый договор о молчании, чтобы не волновать ее.
Вчера вечером, когда мы вернулись с болот после охоты, у одной из маток начались роды. Но на свет показалась только головка, но не ножки. Это плохо для родового процесса, потому что плечи новорожденного ягненка могут застрять. В этом случае ягненок чаще всего умирает, и матка тоже.
Я взял Адама за руку и повел его в загон, помог ему встать на колени на солому рядом с собой. Овца рыла копытами подстилку и издавала горловые звуки. Адам отпрянул.
– Не бойся, – сказал я. – Она тебя не тронет, если знает, что ты стараешься ей помочь. Можешь пощупать его головку?
Я пододвинул его руку, и он потрогал пальцами покрытую слизью мордочку ягненка.
– Нужно затолкнуть его обратно, – сказал я, – потому что нам надо поправить ему ножки. Это твоя работа. Не бойся, в любом случае тебе это проще сделать. У тебя руки меньше, чем у меня.
Когда я сумел затолкать ягненка обратно в утробу овцы, я смазал пальчики Адама слизью и сунул его ладошку в матку овцы. Он не удержался и сморщился от ощущений и тошнотворного запаха, но ничего не сказал.
– Чувствуешь его ножки? – спросил я.
– Да.
– Сколько?
– Только одну.
– Тогда просунь другую руку, – сказал я. – Все нормально. Пусть блеет, ты не делаешь ей ничего плохого. Нащупал другую?
Да, он нащупал.
– Они очень скользкие, – сказал он.
– Придвинься поближе, – сказал я, – и покрепче схвати его за щиколотки.
Он прополз на коленках впереди почти коснулся щекой зада овцы. Рот его слегка приоткрылся, как всегда бывает, когда он сосредоточивается на чем-то. Карие глаза блуждали.
– Хорошо, – сказал я. – Теперь тяни его.
Он отвел назад плечи, весь залитый липкой смесью крови и слизи, и вытянул два маленьких копытца из овечьей утробы. Овца заурчала и напряглась. Я держал ее, пока Адам, отползая на коленях назад, вытягивал ягненка на соломенную подстилку.
– Как он? – спросил он.
– Все отлично, – ответил я.
– И кто это? – спросил он.
– Парень, – ответил я.
Дважды рожденный.
Кэт, конечно, разъярилась, когда увидела его в таком виде, но я сказал ей, что Адам только держал ягненка, а роды принимал я. Незачем ей волноваться, когда рожать через месяц. Я много чего ей не говорил. Она не знает, что я разрешил Адаму с помощью щипцов для прокалывания ушей овцам навесить метку на новорожденного ягненка, которого мы будем есть на День Дьявола осенью. Я не говорил ей, что позволил ему нести двустволку, когда мы вчера возвращались домой с болот. Или что утром он помогал мне потрошить уток в подсобке.
Когда я предупреждаю его, что то-то и то-то должно остаться между нами, он понимает, что должен держать язык за зубами, если хочет продолжать учиться жизни в Долине. Поэтому, только когда мы оставили Кэт на кухне довязывать детский чепчик и вышли во двор, он спрашивает, куда мы идем.
– Туда, где ты еще ни разу не был, – отвечаю я.
– А как же ягнята? – спрашивает он. – Если другие народятся?
– Там бабушка Анжела и тетя Лиз, – отвечаю я. – И Грейс тоже. Они присмотрят за овцами, когда мы уйдем. Не беспокойся.
Чаще всего я веду его по дороге к лугам или туда, где раньше жили Дайеры. Он не может быстро идти, хотя всегда ходил по этой дороге. Но это не значит, что он не может идти далеко. Мы с Кэт всегда предполагали, что, если мы заставим его идти на далекое расстояние, он быстро устанет, а почему, собственно? Ноги у него, во всяком случае, не слабей, чем у других.
Шаг за шагом мы неторопливо продвигаемся вперед. Когда ветер стихает, чувствуется, что солнце уже пригревает. Да, это весна, тут нет никаких сомнений. Грязный лед уже потрескался, и река наскакивает на него, как ягнята скачут друг на друга в овчарне.
– Какая она шумная, – говорит Адам и прикладывает руку к уху. Ему кажется, что вода везде. Она заливает Долину до краев. И постоянно напоминает ему: бойся.
Я уже не помню точно, сколько ему было лет. В тот день он с матерью переходил реку у моста Бисли, и его ручка выскользнула из руки Кэт, и он упал с камня. Наверно, все-таки три, а не четыре. Он недолго оставался в воде. Всего лишь несколько секунд потребовалось, чтобы течение затянуло его под бетонный пролет моста и вынесло с другой стороны, туда, где я скашивал чертополох. Услышав крики Кэт, я бросил резак и вытащил кашляющего и плачущего Адама за руку из воды.
Недели подряд мы казнились, выстраивая разнообразные «если бы» и воображая всевозможные ужасы, например заголовок на первой странице «Новостей Ланкашира», где крупными буквами приводится имя и фотография, на которой крошечный гробик несут в церковь Святого Михаила, и мы стоим, навеки согбенные под тяжестью вины.
Кэт водила Адама от одного врача к другому, обеспокоенная порезом на лодыжке – он задел ногой острый край камня. Она волновалась, не пострадали ли у сына легкие и не поврежден ли детский мозг в результате кислородного голодания. Но из воды его вытащили быстро, так что никакого существенного физического вреда этот случай ему не принес. Но Адам еще долго страдал от постоянных ночных кошмаров и много месяцев подряд спал с нами в одной постели.
Но это было давно, а теперь ему почти одиннадцать лет. Оставаться ребенком времени больше нет. Прошло оно, это время.
– Где мы сейчас? – спрашивает он.
– У оленя, – отвечаю я.
Он узнает это место, где раньше жили Дайеры, по оленьей голове, вырезанной на одной из стоек ворот. Каменный столб был выломан из одного из дверных проемов в церкви, когда Ричард Арнклифф восстанавливал колокольню. Адам еще маленьким любил проводить пальцем вокруг