сложились излишне дружественные отношения между мной и такими людьми, как Черчилль, Иден, Бивербрук, Ллойд-Джорж и др. Правда, эти отношения шли по линии личной и бытовой, а не политической.
Могу с полной категоричностью заявить, что субъективно, сознательно я никогда не стремился тут к какому-либо вредительству в отношении интересов СССР. Наоборот, я тогда считал, что делаю полезное дело, так как близость с названными людьми действительно давала мне возможность снабжать Москву интересной и ценной информацией.
Однако, глядя сейчас ретроспективно на мое поведение в 30-х гг., я ясно вижу, что объективно, помимо моей воли, я наносил ущерб СССР, ибо из постоянного дружеского контакта со мной лидеры английской буржуазии, несомненно, извлекали немало полезной для них информации об СССР, извлекали в большей мере, чем то соответствовало нашим интересам. Таким образом, моя тогдашняя деятельность в данной области если не была прямым преступлением, то стояла на грани преступления.
Таковы были последствия моего меньшевистского прошлого.
Никаких связей с иностранцами после 1946 г. не имел. В эти последние годы я, подобно многим другим академикам, страдал старческой болезнью антисоветского брюзжанья, но дальше разговоров за чашкой чая здесь дело не шло. В эти же годы я часто бывал у М. М. Литвинова, который нередко выражал недовольство внешней политикой СССР. М. М. Литвинов утверждал, что при несколько более гибкой тактике советского правительства можно было бы значительно ослабить напряжение на международной арене. Уже будучи на одре болезни, которая свела его в могилу, М. М. Литвинов не раз говорил мне, что если поправится, то напишет И. В. Сталину с просьбой использовать его, М. М. Литвинова, для рассасывания этого напряжения.
В заключение позволяю себе обратиться к Вам с просьбой содействовать скорейшему окончанию моего дела и с этой целью поручить 1–2 лицам (желательно, чтобы хотя бы одно из них было знакомо с условиями работы за границей, особенно в 30-х гг.) объективно разобраться в нем. Я, со своей стороны, окажу им полное содействие абсолютной честностью и искренностью моих показаний. Я сам укажу им все дефекты моих прежних показаний, от которых я отрекся. Я надеюсь также привести им ряд убедительных доказательств моей непричастности к шпионажу, вредительству и измене Родине.
Мое самое горячее, искреннее желание — искупить мои прошлые грехи, посвятив остаток моей жизни полезной работе на благо СССР. Я с готовностью приму всякую работу, которую мне могут предложить компетентные инстанции. Со своей стороны, учитывая свои личные данные (прошлое, характер квалификации, возраст и пр.), я позволю себе высказать следующие пожелания в отношении работы, на которой я мог бы быть использован.
1. Борьба с буржуазной фальсификацией истории после Октября 1917 г. (статьи, книжки, воспитание молодых кадров такого профиля, участие в организации соответственного журнала и т. д.). Работа в рамках АН СССР.
2. Участие в нашей радиопропаганде на заграницу (я могу выступать по-английски, по-немецки и по-французски).
3. Работа для МВД».
Такое письмо, разумеется, Лаврентию Павловичу не могли не доложить.
Валентин Михайлович Бережков, который в войну был переводчиком Сталина и Молотова, а потом стал известным журналистом, в своих мемуарах воспроизводит красивый рассказ Майского:
«В апартаменты Берии привели из камеры и Майского. На столе стояли ваза с фруктами, бутылка грузинского вина и бокалы. Лаврентий Павлович был сама любезность.
— Иван Михайлович, — обратился он к подследственному. — Что это вы наговорили на себя напраслину? Какой же вы шпион? Это же чепуха.
Майский ничего не знал о происшедших переменах. Он решил, что это очередной иезуитский подвох сталинского сатрапа. Подумал: если скажет, что не шпион, наверняка снова начнут бить.
— Нет, Лаврентий Павлович, я шпион, меня завербовали англичане, это точно…
— Да бросьте вы эти глупости, Иван Михайлович! Никакой вы не шпион. Вас оклеветали. Мы сейчас разобрались. Провокаторы будут наказаны. А вы можете отправляться прямо домой…
Майский не верил своим ушам. Что же произошло в нашей стране? Или он его испытывает и сейчас начнет издеваться?
В кабинет вошел офицер, разложил перед подследственным одежду, отобранную перед отправкой в камеру.
Берия проводил Майского в комнату отдыха переодеться.
— Ну вот и все, — сказал он, протягивая руку Майскому. — Простите уж великодушно, произошло недоразумение. Внизу вас ждет машина… Проводите, — бросил он офицеру».
В реальности все было иначе. И много хуже.
Освободить Майского Лаврентий Павлович не успел. Но делом Майского заинтересовался. Вызвал старшего следователя следственного отдела 1-го главного управления МВД Бориса Петровича Пыренкова, который вел дело Майского. В кабинете министра сидел и его 1-й заместитель генерал-полковник Богдан Захарович Кобулов.
После ареста Берии следователя Пыренкова самого допросят в военной прокуратуре, и он расскажет, как именно все происходило:
— Следственное дело Майского было принято мной к производству 31 марта. К этому времени Майский уже признал себя виновным в совершении тяжких преступлений. Из материалов следственного дела видно, что показания о своей связи с английской разведкой, а также о преступном сговоре с Черчиллем и Иденом, направленном против существующего в Советском Союзе строя, Майский стал давать на второй день после ареста, то есть 20 февраля.
Седьмого мая Майского допрашивали трое — начальник Главного управления контрразведки генерал-лейтенант Петр Васильевич Федотов, начальник 2-го отдела Новобратский и Пыренков. Сталина уже похоронили, в стране начинаются перемены. А следствие по крупным политическим делам идет полным ходом. Генералу Новобратскому в середине апреля начальство поручило руководить всеми делами, заведенными на советских дипломатов. Петр Федотов окончил четырехклассное училище, что не помешало ему после войны стать начальником внешней разведки. Но в какой-то момент утратил расположение вождя и в феврале 1952 года лишился должности. Год с лишним томился в резерве МГБ, ожидал нового назначения. После смерти Сталина о нем вспомнил Берия. 11 марта 1953 года Федотов был утвержден членом коллегии Министерства внутренних дел, на следующий день возглавил 1-е (контрразведывательное) главное управление МВД.
Следователь Пыренков вспоминал:
— 11 мая, примерно в девять вечера, я совместно с Федотовым и Новобратским был вызван к Берии. Он в резкой форме высказал сомнение относительно показаний Майского: «Какой он шпион!» Им были выдвинуты претензии к сотрудникам, составлявшим справку на Майского, которая перед его арестом представлялась в ЦК КПСС. Берия обвинил этих сотрудников в том, что они необъективно составили справку. В ней