Читать интересную книгу Легенда о Вавилоне - Петр Ильинский

Расскажем вкратце, как обосновывается данный тезис. Его доказательство опирается на хорошо известный шумерологам текст о хождении богини Инанны (много позже приобретшей гораздо более знаменитое семитское имя Иштар) к богу-создателю Энки. Целью богини являлось изъятие у подпоенного ею Энки различных культурных ценностей и перенесение их в город Урук, находившийся под ее покровительством. Приводимый список достижений тогдашнего человечества достаточно значим. Его дословное цитирование займет слишком много места, поэтому обратим внимание только на интересующие нас детали. Между первыми орудиями труда («кинжалом и дубинкой») и первыми его продуктами («одеяния черные и пестрые») значится «блудодеев храмовых действо», и вообще разнообразные сексуально-религиозные атрибуты занимают в данном реестре исключительно важное место. Например «улещивание», «любовнослужение», «ночлежища культовые», «блудилища прихрамовые» и «блудодейство жреческое небесное» предшествуют «струн громкогласию», «голосов благозвучию»[482], «старчеству», «доблести» и «могучести». Выходит, шумеры почитали весь комплекс сексуальной активности одним из главных достижений своей цивилизации и, более того, неотъемлемой чертой культуры вообще.

Другим, несколько более известным примером сексуально-культурного единства, существовавшего в месопотамском духовном мире, является один из эпизодов великого эпоса о Гильгамеше. Чтобы покорить «дикого человека» Энкиду, Гильгамеш подсылает к нему городскую проститутку Шамхат, которая сначала самим любовным актом отделяет «дикаря-человека» от животного мира:

Неустанно Энкиду познавал блудницу.Когда же насытился лаской,К зверью своему обратил лицо он.Увидев Энкиду, убежали газели,Степное зверье избегало его тела.Вскочил Энкиду — ослабели мышцы,Остановились ноги, и ушли его звери[483].

После чего Энкиду взамен утраченной части своих физических (звериных) сил становится «умней, разуменьем глубже». Шамхат же, приобретя над дикарем известную власть («Блуднице в лицо он смотрит, и что скажет блудница — его слушают уши»), постепенно обучает того причесываться, умываться, одеваться и вообще вести себя, как нормальные, цивилизованные люди (в частности «питаться хлебом и пить сикеру»)[484].

И когда в свой смертный час Энкиду проклинает изменившую его судьбу Шамхат («над чистым мною ты обман совершила»), услышавший это бог солнца Шамаш возражает герою, который после этого великодушно снимает свое заклятье и назначает блуднице гораздо лучшую долю.. Эти два довольно длинных списка печалей и радостей, возвещенных первой блуднице мировой литературы, отражают двойственность положения жриц любви в древнемесопотамском обществе: с одной стороны, они были обречены на отсутствие семьи, дома, подвержены тяготам бесприютной и беззащитной жизни — «Отдыха пусть твои ноги не знают, // По щекам пусть бьют калека и пьяный, // пусть кричит на тебя жена верного мужа», а с другой, — фортуна их иногда баловала: «Государи, цари и владыки пусть тебя полюбят… Герой для тебя пусть встряхнет кудрями… В храм богов заклинатель пусть тебя приводит, // Для тебя пусть покинут мать семерых, супругу!»[485]

Можно заключить, что женщины этой профессии, хоть и проживали на самой границе тогдашнего общества, ни в коем случае не подвергались организованному государственному давлению или преследованию — они были специфической частью социума. Их не привечали, но и не гнали, ими пользовались, но не слишком публично, и пусть читатель решает сам, были ли древние вавилоняне двуличнее его современников?

Подобные институты отражают первые попытки человечества решить проблему избыточной сексуальности отдельных особей в условиях организованного общества, не желавшего, чтобы его субъекты били в подобных случаях друг друга дубинками по голове, и при этом понимавшего необходимость заботы о потомстве и, следовательно, защищавшего интересы матерей. Асимметричность месопотамского решения данного вопроса не должна казаться удачной борцам за женское равноправие: мужчинам было позволено сбрасывать излишки своей энергии в общении с девами определенной социальной группы, но не с матерями-производительницами. Последние же не могли войти в группу жриц любви, куда попадали те, кто по воле богов оказывался лишенным потомства. Не могли жены-матери и вернуться к состоянию полной сексуальной свободы — на определенной стадии развития месопотамского общества незамужние девушки ею пользовались (хотя развод при этом существовал еще с хаммурапиевских времен).

Двойственность места женщины в мире отразилась в знаменитом образе Инанны-Иштар. Традиционно считают, что исходно Иштар являлась исключительно богиней любви, но с веками и, по-видимому, с подачи ассирийцев, получила дополнительные функции покровительницы войн и раздоров. Согласно распространенному мнению, культ Инанны-Иштар был очень могуч и постепенно ее образ подмял другие женские божества. Это, в свою очередь, выразилось в расширении сферы деятельности самой известной из месопотамских богинь. Однако более вероятно, что осознание подобного совмещения обязанностей женщины не является столь уж поздним приобретением человечества. Поэтому существуют и альтернативные точки зрения на причины такой двойственности, заложенной в одном и том же персонаже пантеона — одновременно являющейся пассивной женщиной-супругой (матерью) и агрессивной девой-воительницей{139}.

Нам близко мнение тех, кто полагает, что это обстоятельство отражает существование в обществе различных групп женских особей, отличающихся в том числе и по возрасту (хотя и не только). Уже в предысторическое время, как и ныне, одни женщины побуждали мужчин к агрессии (соревнованию) и таким образом отбирали лучших производителей и защитников, а другие должны были следить за сохранностью очага и потомства. С эволюционной точки зрения можно сказать, что первые являются фактором внутривидовой борьбы, а вторые — межвидовой. Поэтому не стоит выяснять, какие из них нужней или полезней. К тому же из обыденного опыта хорошо известно, что та же самая женщина может с течением времени переходить из группы побудительниц к внутривидовой конкуренции в сообщество заботливых матерей (и реже — в обратном направлении). Также не является секретом то, что среди самок Homo sapiens'a есть склонные к одной из этих ролей, но не к другой.

Нечего и говорить, что и по сей день совмещение и временное сбалансирование этих функций является непростой задачей, которую по ходу жизни приходится решать каждой женщине — и не всегда успешно, особенно в нашу эпоху повсеместной специализации. Например, распространенное в неозападной цивилизации принятие женщиной отдельных мужских функций искусственно задерживает ее на стадии «воительницы», после чего она начинает воспринимать возможность перехода к статусу «хранительницы очага» как понижение в чине и навсегда лишается психологического комфорта.

Насколько хорош был вавилонский способ регулировки общественной сексуальности? Неизвестно. Конечно, он не мог отменить всех возможных конфликтов, но безусловно, с точки зрения социальной конкуренции, заболевшей (или беременной) жене было легче от того, что ее самец мог направиться на окраину города заглянуть в соответствующее заведение (часто совмещенное с питейным) и вступить там в краткосрочный контакт с женщиной, которая никак в дальнейшем не могла претендовать на статус жены и тем более матери (в месопотамском, как и в любом древнем обществе, то и другое было крепко связано). О дискомфорте психологическом и экономическом мы можем только догадываться. Рискнем предположить, что он имел место и стал в дальнейшем побудительным фактором к грядущему усовершенствованию нравов.

Только усовершенствованию ли? Нравы значительной части человечества последние две тысячи лет формировались под прямым влиянием иудейской традиции, а она-то все вавилонские достижения напрочь отвергла. Это привело к большому количеству разнообразных проблем, о некоторых из которых мы еще упомянем. А наиболее стабильные и свободные из нынешних развитых государств не вернулись ли к слегка модифицированному вавилонскому варианту общественной сексуальности?

О чем, как не о Вавилоне, может вспомнить чужеземец (свои туда обычно не ходят), неспешно гуляющий по амстердамскому кварталу красных фонарей? Эта часть города, так же как в оные годы в городе на Евфрате, отчетливо отделена от остальной территории. Каста работниц этого района, с одной стороны, защищена законодательно, а с другой — их ремесло не является заманчивым примером для подражания. Так же как и три тысячи лет назад, им может повезти в жизни, а может и нет. Они даже могут, в отличие от давних времен, сменить свой статус, хотя, опять же, удается это немногим. Печальные одинокие мужчины могут минут за 30 избавиться в тех местах от избытка своей агрессивности, но не от самой печали (для этого существуют расположенные неподалеку, прямо-таки как в Вавилоне, пивные, и не только пивные).