её где?
— Понятия не имею, — говорит с улыбкой, как будто только рад этому. — Короче, твоя беда в том, что ты не дала ему договорить. А он слишком гордый, чтобы дважды пытаться. Но после такого я вряд ли бы простил девушку, а он и подавно.
Сглатываю противную горечь. Он во всём прав.
— Даже если бы любил её?
— Даже, если бы любил — не простил. Привязывать к себе мужика путём фальшивой беременности — признак глупой и неуверенной в себе женщины. А любить глупую женщину всё равно, что отправиться в открытый океан на надувном матрасе — не очень-то и ненадёжно. С такой хорошо на берегу плескаться, иными слова, держать в любовницах.
Внутренности скручивает в тугой узел.
Какая к чёрту любовница? О чём вообще речь?
Мне не нужно его прощение. Он же сам лично отказался от меня. Да, пусть беременность моя была лишь глупой обманкой, но он ведь об этом не знал. Если ему не нужен ребёнок, то это автоматически приравнивается к тому, что ему не нужна и я. А всё, что происходило между нами, было лишь временным явлением из чувств ответственности. Кирилл стал заложником моей подлости и добровольно пошёл на риск, жертвуя своим статусом отъявленного трахаря всего, что движется, и примеряя на себя статус примерного семьянина. Ничего хорошего из этого не вышло бы. Кирилл не зря говорил про того волка, мечтающего вернуться к привычным ему условиям. И кому как не ему доподлинно знать свои возможности.
Мне паршиво от самой себя. Я чувствую себя полным ничтожеством, ведь я сама практически поверила тому, что ношу от него ребёнка. Я даже имя ей примеряла. Ей. Девочке, которую он ждал. Но, опять же, в голове не укладывается. Зачем нужно было бросаться такими громкими словами, когда мечтал избавиться от дочери, о которой "он молил всем богам"?
В тысячный раз подряд пролистав нашу переписку в телефоне, я удаляю все сообщения от него, чтобы не перечитывать их больше. Подчистую, чтобы мысленно не возвращаться в те дни, когда было всё так замечательно.
— Ладно, конфетка, — Демид встаёт из-за стола, хлопает по карманам джинсов и достаёт ключи от машины. — Мне надо бежать. Развод ещё никто не отменял, слава богу.
— Ты разводишься?
— Да, — радостно кивает. — И, надеюсь, скоро снова женюсь.
Я разеваю рот, поражаясь такой скорости.
— Что? Ты альфонс, что ли какой-то? Как так быстро?
— Эх, если бы, но нет, — он подмигивает мне. — Всё, давай, сопли утри и звони, если что, хорошо? До завтра.
Как только Демид уходит, я допиваю чай, а потом иду в гостиную. Валюсь плашмя там на диван и решаю скоротать вечерок за...
Но не успеваю я даже развить свою мысль, как сознание проваливается в сонную бездну. Чай сделал своё дело.
Просыпаюсь я от телефонного звонка. Отрываю голову от подушки и быстро нащупываю телефон в кармане.
Хоть бы это был он. Хоть бы, прошу.
Не глянув на экран, я подношу телефон к уху:
— Да, — с придыханием отвечаю.
Сердце барабанит где-то в висках, ладони дрожат и потеют, а в глотке пересохло махом, но не могу не отметить того, как всё вокруг меня начинает приобретать краски, раскрашивая серость в яркие тона.
— Здорово, — произносит Серёжа в трубку и всё вокруг снова меркнет, насыщая привычной серостью.
— Привет, — нехотя отвечаю. — Чего надо?
— Ты что с ним сделала с утра? Нормально же всё было, — спрашивает он полушепотом.
— В смысле? С кем? — чувствуя тревогу, я вскакиваю с дивана и начинаю измерять квартиру нервными шагами.
— С Ярым! Он сегодня целый день оправдывает своё погоняло!
Дурное предчувствие приходит вместе с тошнотой. Меня мутит со страшной силой.
— А что... что он делает?! — на изжоге я уже.
— Ну, во-первых, вместо доброго утра он послал нашего главного тренера, но это фигня, с ним такое иногда случается. А вот что происходило дальше... Таким я его не видел, даже когда мы не смогли попасть в плей-офф, — Серёжа зачем-то выдерживает паузу, делая из моих нервов натянутый канат. — В общем, он раздолбал нам всю раздевалку перед матчем, Стаса чуть не угробил. А во время матча он дал в морду линейному арбитру, чисто из неприязни. Боюсь представить, что с ним теперь будет.
— О, боже, — стону я, испытывая горечь, но затем вспоминаю, что я сделала то же самое, можно сказать. От отчаяния. Кирилл в отчаянии? Если и так, то он сам виноват. — Это всё? — стараюсь сохранять спокойствие в голосе, но довольно сложно сохранять спокойствие, когда внутри тебя тлеют угли выжженной любви.
— Ты чё, прикалываешься? — он вдруг повышает тон. Хочет всех собак спустить на меня. — Я спрашиваю, что вы не поделили?!
— Я всего лишь случайно подслушала ваш разговор, где вы общались по поводу ребёнка.
— А при чём здесь Стас? — недоумевает он и я, если честно, тоже.
— Вот и я не понимаю, при чём здесь Стас, когда речь велась о нашем ребёнке!?
— Гм... — Серёжа то ли давится, то ли трубку выронил из рук. — Какая же ты дура, Янка... Ты просто не представляешь, в какую лужу ты села... — его тон издевательский, но с какой стати? — Я не знал ни о каком вашем ребёнке, но я щас в натуральном ахере нахожусь. Тогда понятно, с чего взялась эта агрессия к Стасу.
Меня бросает то в холод, то в жар. Состояние предобморочное, воздуха не хватает. И с какой бы жадностью я не хватала его ртом, не могу надышаться.
— К-как? А о ком же тогда вы разговаривали?
— О Стасе, говорю же!
Рухнув на пол, я впадаю в крайнюю степень отчаяния. Грудь моя вибрирует от немого рыдания. Не может этого быть!
Я мысленно возвращаюсь в наше утро, рассеиваю туман, который сама же нагнала, чтобы забыться быстрее. Я прокручиваю слова Кирилла, и не могу найти тому подтверждений.
— Какая-то фигня. Не сходится, потому что я чётко слышала, как Кирилл говорил про ребёнка и про малыша.
— Ну, всё верно! Малышев Стас, он же ребёнок, он же малыш. Погоняло такое, сечёшь? — насмехается он злорадно. — С недавних пор этот малыш нацепил на себя корону, и главный тренер отдал его Кириллу на перевоспитание. Тот уже месяц возится с ним на каждой тренировке. Знала бы ты, как он достал его! И команде он пользы никакой не приносит. Мы вели речь, что до дедлайна его нужно бы сбагрить в другую команду, иначе после будет уже поздно. Окно по обмену закроется.