что в его глазах нарастает тревога. Он переживает, что его план не сработал. Переживает, что теперь ему не отделаться от ответственности.
Так я избавлю его от этого. Заставлю почувствовать себя в моей же шкуре.
— Так скажи! Не молчи! Сколько раз я просил, чтобы ты делилась со мной всем, о чём думаешь, — разозлён он.
Я сама подхожу к нему. Медленно, словно боюсь вновь попасть в расставившие им сети. Расстояние вытянутой руки становится некомфортным, но я силюсь, чтобы приблизиться ещё на один шаг. Чтобы заглянуть ему в глаза. Такие чистые и ничего не подозревающие, но такие подлые и отвратительные.
Никакая подлость сразу не убивает любовь. Она лишь ранит, медленно губя, обескровливая по капле. До тех пор, пока не прольётся последняя. В ней и заложена вся сила любви.
Я рассматриваю его. Запоминаю черты лица. Губы, которых больше никогда не коснусь. Руки, тепло которых больше не удастся почувствовать, и аромат, которым вскоре будет наслаждаться другая.
— Яна, не глупи, — хрипит он, подхватив мою ладонь. Сжимает её, пальцы перебирает. — Мы с Серёгой разговаривали о...
— О ребёнке, я знаю, — снова обрываю. Сглатываю подступившую горечь и на выдохе произношу: — Так вот знай, нет никакого ребёнка. Никогда не было и нет!
Моя ладонь тотчас выскальзывает из его руки. Я ждала именно такой реакции. Я стала ему противна до такой степени, что даже касание тошно терпеть.
— Как это понимать? — заторможенно спрашивает.
— Я выдумала историю про беременность, а ты как идиот повёлся! А знаешь, почему я согласилась пойти на обман? — он не отвечает. Кажется, ему стало всё равно на то, что я скажу. Хоть я и не вижу его лица, оно сейчас скрыто под его ладонями, но я уверена, что под ними скрывается облегчение. — Ты поспорил на меня! Ты поспорил на меня, чёрт возьми! Да как ты посмел вообще? Мало того, ты всё разболтал Серёже! Что мне оставалось делать? Только ответить тебе тем же!
Кирилл буквально падает на диван, стоявший у него за спиной. Ставит локти на колени. Вымученно, как будто его кто-то вынуждает. Он склоняет голову, удерживая её на своих сомкнутых ладонях.
Почему он молчит? Почему не наорёт на меня? Или не пошлёт к чёртовой матери?!
Такое ощущение, что я повергла его в шок, и из него он в ближайшее время вряд ли сможет выбраться.
Я думала смогу спокойно говорить, но мне приходится выдавливать из себя слова. Больно они мне даются. Каждое такое слово оставляет глубокий зарубок на сердце. Они будут всю жизнь напоминать мне о сделанном:
— Я хотела признаться. Ценой наших отношений хотела рассказать тебе всю правду, но я настолько потерялась в себе... в тебе, что была вынуждена постоянно откладывать момент. Я не хотела, чтобы это заканчивалось. А я знала, что стоит сказать тебе, что я всё выдумала, чтобы проучить тебя, как ты исчез бы из моей жизни, почувствовав свободу. Но я ненавижу! Ненавижу тебя за то, что только таким образом я смогла достучаться до тебя! А теперь ты свободен! Можешь со спокойной душой возвращаться к своей прежней жизни! Гуляй! Веселись! Трахайся сколько влезет! Больше ты мне ничем не обязан!
Свой монолог я могла бы продолжать до тех пор, пока не задохнулась бы от собственных слёз. Но какой смысл, если только стены в этой квартире слышат меня.
Я падаю без сил на пол. Выдохлась вся.
Притянув колени к груди, смотрю в окно, на линию горизонта. Там солнце восходит в кровавом зареве. Это наш последний восход, который станет для меня и закатом.
Мы всё испортили. Мы оба отвратительны.
Сзади себя слышу шаги. Я веду борьбу с собой, чтобы не смотреть на то, что Кирилл делает, но как бы ни заставляла себя, я же и проигрываю в этой борьбе.
Поглядываю на него из-за плеча. Кирилл уже одет. Он набрасывает на плечо ремешок своего спортивного баула, делает шаг в сторону холла, но останавливается. Проходит минута, а может быть больше.
Развернув голову вполоборота, он бесцветным голосом произносит:
— Когда будешь уходить, занеси ключи в соседнюю квартиру. Пожалуйста.
— И это всё? Тебе даже сказать нечего?
— Что бы я ни сказал, это уже абсолютно не важно...
И всё. Он уходит.
А первая волна истерики только-только накатывает на меня. И она оказывается настолько мощной, что я могу опомниться только тогда, когда понимаю, что разрушила в этой квартире практически всё....
Всё, включая саму себя....
Глава 55 Яна
— Да нет же! Говорю, это всё! Конец! — реву я в истеричных припадках, бумажным платком обтирая лицо. — Я сама поставила точку! Жирнющую!
— М-да уж, — стоя спиной ко мне за кухонной стойкой, вздыхает Демид. Это вздох осуждения, но никак не сожаления. — Наломала ты дров. Такими хорошо только дровяную печь затапливать.
Мне не к кому больше было идти. Единственное, что у меня оставалось — это созвониться с Демидом. Тот нисколько не раздумывая, откликнулся и пришёл мне на помощь. Снова приютил меня у себя. Оставаться у Кирилла было бы не столько неразумно, сколько опасно. Понятия не имею, что сейчас творится с ним.
Из города я смогу убраться только завтра, поскольку свободных билетов на поезд не осталось. Да и денег у меня хватило только на плацкарт... у туалета. У Демида с его финансовой загадочной ситуацией тоже бессмысленно просить взаймы.
— У вас, у девушек, порой башню рвёт конкретно. Что в ваших женских мозгах творится вообще, когда вы решаетесь пойти на такое? — слишком эмоционально Демид выделяет последнее слово.
— Не знаю, — мотаю головой, в нос бъёт аромат мелиссы. Это Демид делает мне какой-то успокаивающий отвар. — Я будто помешалась. Сначала разозлилась, а потом помешалась, или наоборот. В общем, без разницы. Ты лучше вместо того, чтобы засаживать меня, скажи как мне это расценивать?
— Не знаю, милки вэй, правда, — задумчиво произносит, наливая в кружку чай. Ставит на стол, садится за противоположный край стола. Я тут же притягиваю кружку к себе, делаю пару глотков, чувствуя как ароматный горячий чай прокатывается по горлу, обжигая его. — Он сложный для моего понимания человек, если отталкиваться только от твоих слов.
Чай и вправду действует на меня успокаивающе. Или же просто запас моих слёз исчерпался на время.
— А если не отталкиваться от них? Как бы ты поступил в такой ситуации?
— Моя ситуация не многим отличается от вашей. И как видишь, у меня есть дочь. У меня и мысли не было отказываться от неё.
— А мать