Читать интересную книгу Крепость - Лотар-Гюнтер Буххайм

Мои зрительные нервы продолжаются в шейные позвонки, уходят в спинной мозг и через грудину до бедер. Отчетливо ощущаю все свое тело: нервы, мозг, кости, мышцы, наполненные пульсирующей кровью вены и артерии. Я словно один из медицинских атлантов-манекенов: дерево свободы, ветвящееся в чистом открытом воздухе.

Спустя некоторое время сижу в партере летнего театра на Champs-Elyse;s. Откуда у всех встреченных мною сегодня парижан эти сверкающие словно серебряные велосипеды? Молоденькие дамочки ведут себя словно на велосипедном променаде: одна рука на руле, другая на полях шляпки с развевающимися позади лентами.

С чудовищным шумом, походящим на двигающиеся кусты, в своей пятнистой маскировке, со стороны Площади Звезды движутся танки. Это «Тигры». Несколько велосипедистов, среди них и юная девушка, мужественно катят рядом с ними, не выказывая страха.

Напротив меня происходит настоящий показ мод: что за шляпки! Летние соломенные шляпки с широкими полями снова в моде, они богато украшены резво развивающимися на ветру пестрыми лентами и бантами.

Смотрю на эту картину, и вдруг до меня доходит, что в этом богатом оформлении шляпок дело, на самом деле, не в этих чудесных шелковых лентах и бантах, а в заглаженных, раскрашенных и отлакированных соломенных стружках. И тут же в глаза бросаются сумочки из соломы, ремешки из каких-то кусочков, нарядные туфельки на деревянных подошвах с каблучками, такими же высокими, как у японских актрис. Но то, как парижанки прохаживаются в этом «эрзаце», само по себе является чистой провокацией. Более того, несмотря на довольно теплую погоду, многие дамы одеты в костюмы из дешевых эрзац-материалов с лисьими воротниками.

Apropos , «эрзац» – это трудное для французов слово превратилось для них в своеобразную шутку. Для ушей французов это слово должно быть похоже по звучанию на «les krauts». «Les ersatz» – уже давно служит прозвищем немецких солдат.

И вдруг я возвращаюсь к действительности: целое войско одетых в полевую форму солдат четкими «коробками» двигаются по улице мне на встречу. Они выглядят довольно буднично и даже плачевно в поношенной форме, с ранцами из телячьей кожи цвета табака, с висящими на левом бедре жестянками противогазов, болтающимся оружием, оттягивающим портупею и смешными сапогами с отворотами. И это победители Европы! Курам на смех. На задранных вверх головах – пилотки. Все время удивляюсь тому, насколько непрактична эта форма. Слишком старая, как и все оснащение пехоты. Все сделано таким образом, чтобы наши войска не задерживались в городе, но те которые остаются, делают самую плохую рекламу Великому Германскому Вермахту: они выглядят как угодно, но только не как сверхлюди.

Я потерял чувство времени: повсюду уже горят огни. Даже не заметил, что наступил вечер. В Париже нет затемнения, он не является целью бомбардировщиков как немецкие города. Париж просто чудо-город после Берлина и Мюнхена. Словно огромные сверкающие спицы разбегаются улицы от Площади Звезды: 12 спиц.

Боковые улицы Champs-Elyse;s превратились в лунные ущелья. Окна домов слепы и темны. Проститутки то и дело шепчут: «Te! Te!» и «Faire l’amour?» соблазны повсюду. Звуки губной гармошки и бренчание гитары.

Волшебное место.

Сквозь решетки уличной вентиляции слышен рокот метро. В воздухе буквально потоки запаха акации: приторно-сладкие, насыщенные. А затем, когда прохожу дальше снова попадаю в волны запахов кафешек и бистро. Напротив висящих над верхними карнизами домов звезд вырисовываются верхушки каштанов. На широких листьях блестит зеленым светом отражение уличных фонарей. Опрокинутая Луна висит на глиняных зубцах дымовых труб. Из Caf;s, сквозь занавески на стулья стоящие на тротуаре падают широкие потоки электрического света.

Не могу насладиться этим видом. Останавливаюсь прямо в центре светового потока и буквально купаюсь в нем. В следующий миг удивляюсь множеству преломлений и отражений в зеркалах на стенах и каменных тумбах. Словно попав в детство, буквально столбенею, как будто стою перед рождественскими елочными свечами.

Per aspera ad astra : если бы только захотел, то мог бы словно летучая мышь почти касаясь голов гуляющих людей пролететь сквозь пропасти улиц.

Гостиница Отдела наполнена до предела. Приходится приложить усилия, чтобы не вступить в разговоры с кем-нибудь из приезжающих.

Довольно много здесь тех о ком доподлинно знаю, что они интригуют против меня. В первую голову репортеришки, т.к. я вмешивался в их дела. А так же фотографы, т.к. журналы «Сигнал» и «Рейх» чаще печатали мои фотографии, чем их. Лишь немногих мог бы я назвать своим товарищами.

Едва лег в изнеможении на кровать, как мысли вновь захватили мозг. С трудом вспоминаю, что же это было вчера. Прыжок во времени довольно небольшой. Но во мне глубоко сидит недоверие к происходящему. Мне нужно время чтобы подготовиться и принять явные контрасты между сияющим Парижем и умирающим Берлином. После вида тысяч разрушений тяжело осмыслить и принять целостность этого города.

При всем моем старании, воспринимаю данность как Богом данное явление.

Невозможно заснуть. Сначала шум на улице, стук дверей и громкая речь ночных гуляк, потом визг прихваченных ими дам, а в конце водяная симфония. За стеной, у которой я лежу, наверное, три унитаза. А если добавить еще один сверху и один снизу, то получается все пять. Хотя и надо мной, наверное, тоже два или три: каждые полчаса все унитазы ревут в полный голос. Так и подмывает проверить, кто на верхнем этаже беспрерывно работает на унитазе. Иногда сразу два унитаза шумят дуэтом. А то и три сразу.

Словно паук в паутине вишу между журчаниями и покряхтываниями, пуками и каками и обрывками фраз.

Внезапно выбираюсь из тяжелого сна мокрый от пронзившего меня пота тающего внутри страха и не могу понять: сколько же я проспал? Сон был довольно тяжелым: смертельно усталый спускаюсь в бочке по Ниагарскому водопаду. Но вниз не падаю: моя бочка летит за завесу падающей массы воды – и нет никаких шансов пробить эту водяную стену и спастись от падения. Один раз пучина едва не поглотила меня, но отпустила, однако в следующий момент попыталась утащить на дно. И этот кошмар длился, пока я не проснулся и не понял, что все эти виды пучины на самом деле были журчаниями унитазов сверху, снизу и сбоку за стеной.

Боюсь, что еще одну ночь тут я не выдержу. Во мне растет решимость обратиться утром к коменданту за номером в любом другом отеле города. Почему бы не попытаться попасть в H;tel des Deux Mondes , in memoriam quasi – и вопреки указаниям Отдела.

А если адъютант узнает об этом? Tant pis – скажу я ему в этом случае и добавлю, что мне в этом его дурацком отеле совершенно не удалось сомкнуть глаз, а от стонов, визгов и хихиканья за стеной можно было запросто свихнуться. За гостиницу на Рю Рояль говорит и то, что проститутки находятся не в самом отеле, а внизу, в знаменитом первосортном борделе «Le Chabanais», на Рю Шабанэ, 12: так называемом стародавнем учреждении, появившемся на карте Парижа не ранее 1878 года. Покинув поутру отель, чувствую себя несколько торжественно, но в тоже время растерянно: черт побери, все эти съемные углы, где даже сон и тот стараются украсть.

На станции метро Op;ra выхожу на дневной свет. В Опере играют «Летучую мышь». Меня бы не удивило, если бы перед роскошным зданием проходили и военные концерты.

Напротив здания Оперы в огромном угловом доме располагается комендатура. Без особых затруднений получаю направление в гостиницу. «Для моряков мы делаем все!» – отвечает фельдфебель на мои слова благодарности.

Из чистого любопытства беру со стойки какую-то памятку, которую вместе с требованием о вселении подает мне фельдфебель: лист с адресами лечебниц и текстом «Как различают триппер и сифилис». Жаль ничего не пишут об обычных проститутках. Но каждый приезжающий получает здесь отпечатанные точные рекомендации для посещения Отдела по сцеживанию спермы, однако, по-видимому, это не касается офицеров. «Половые сношения разрешается иметь только в высоко-разрядных и надежных борделях», – бросаются в глаза первые строки памятки. Невольно читаю дальше: «Перед сношением посетитель должен тщательно вымыться водой и мылом. После мытья смазать член (ствол от яичек до головки) имеющейся мазью. Половые сношения без презерватива и заранее приготовленной мази запрещаются!»

В H;tel des Deux Mondes все как и прежде. Когда ложусь на громадную кровать чуть не в мой рост, под головой длинный валик подушки, на память приходят странные мысли о прошлом: шампанское у кровати и такой большой поднос с завтраком, что приходилось откидываться назад, когда я вооружал его на кровать. «Ой, у меня задница чешется!»- выкрикнула тогда Симона, показав на хлебные крошки на простыне.

Внезапно меня охватывает острое чувство тоски по Симоне, да такое, что в паху заболело. Я остро тоскую по Симоне нашего первого года в Ла Боле, по моей амазонке, по моему вихрю страсти, по моей Нереиде. Будто наяву вижу ее улыбку, ямочки на щечках, блеск глаз и тут же вспоминаю, как она учила меня французскому арго. Я хорошо запомнил уроки Симоны и слова, которыми оперируют парижане: «On s’en fiche» вместо «Мне все равно». Для какого-нибудь важного учреждения используют слово «tuyau» – дословно «труба», а «Un system D» – вместо «On s’arrange ». И основная ее фраза: «Mais on ne se laisse pas casser les pieds!» – «Не надо наступать на ноги!»