– Это кандидаты на «поезд воли»?
– Да, кажется что так, – отвечаю я.
Мы проходим из комнаты в комнату. Везде одна и та же сцена. Мы заходим в «залу». Посередине стоит стол и вокруг скамейки, на которых сидят взрослые девочки. Мальчиков я не вижу. Все они моего возраста и даже старше. Среди них есть и такие, которые выглядят как вполне сформировавшиеся девушки. Начальница сидит во главе стола и диктует им задания, которые они должны сегодня исполнить. Мы подходим к ней и просим ее записать меня в список детей, которых отправляют на поезд. Она вся превращается в вопросительный знак:
– Кто ты? Ты хочешь ехать этим поездом? И ты тоже?
Мы молчим. Мы чувствуем, как все устремили свои взгляды на нас с иронией и недоверием. Мы были прилично одеты. Мы вспоминаем, что завязали тюрбан и наверно очень смешно выглядели. Мы делали это из-за холода. У нас были шарфики, некоторые из них нам связала Марья Александровна, для того чтобы сохранить наши уши при деле. Мила отвечает не своим голосом:
– Это только Таня едет, я остаюсь. Я тут родилась.
– Но ведь вы же не еврейки. – Говорит начальница.
– Я – да, она – нет. – говорю я решительным тоном. – Почему это так важно? Я хочу и имею право ехать этим поездом!
– Скажи, ты племянница Павла Корина, который работал в комитете?
– Да, – говорю я тихим голосом. – Да, это я.
– Хорошо, идем в мой кабинет.
Мила осторожно спрашивает:
– Я могу присоединиться?
– Да, заходи.
Мы садимся на стулья, которые стоят рядом с огромным письменным столом, за который садится эта «дама». Я удивлена, вся мебель очень красивая и дорогая, даже старинная. Можно сказать, что была большая разница между этим и тем, что я видела в первых комнатах, там, где лежали бедные крошки, грязные и голодные, греющиеся у дурацкой печки. Я молчу. Моя Мила, с ее большим ртом говорит:
– Красота у вас тут, в вашем «кабинете»!
– Спасибо, – сказала со слащавой улыбкой начальница.
Она не почувствовала иронии.
– Имя, возраст, место рождения, имена родителей и место, куда ты хочешь попасть.
– Куда я хочу попасть? Понятия не имею! Куда меня возьмут – хорошо. Кроме ада, разумеется.
Мила расхохоталась своим звонким заразительным смехом. Я улыбнулась, но начальница осталась каменной:
– Я только исполняю приказы.
Теперь она поняла мою иронию и обиделась.
Мы выходим оттуда с каким-то листочком, там было написано, что я подхожу для записи на этот поезд. Число и час написаны не были. Мы были очень удивлены и вопрошающе на нее посмотрели.
– Нам еще не сообщили. – Сухо ответила она.
Еще одна причина для страха. Мы возвращаемся домой, и рассказываем все Милочкиной маме.
– Теперь надо найти нашей Танечке одежду для дороги. Кто знает, сколько времени будет продолжаться это путешествие. Где будут остановки и куда ее потащат. И вообще что будет.
Время шло. Мы уже начали забывать эту историю и занимались обычными вещами. Вдруг пришла повестка. День и час назначен! Началась суматоха. Марья Александровна всем занималась. Мила сидит возле меня и плачет. У госпожи Эсфирь тоже трагедия. Рувка пришел ночью и сказал, что советская армия уже близко и надо готовиться к наступлению. Шелли, между прочим, тоже имела право на место в этом поезде, но она не хотела оставлять свою маму. Старая дама, Фрида Борисовна, властная женщина, которая жила с нами в комнате, пророчила ужасные несчастья, которые могут произойти с поездом. С огромным интересом я села за стол и записывала каждое произнесенное ею слово:
Первое. Советские самолеты разбомбят поезд – ничего от него не останется.
Второе. Поезд сойдет с рельс из-за партизан.
Третье. Не будет еды и питья и все дети умрут.
И вообще, зачем и куда ехать?! А может это на уничтожение?
После того как я записала все эти «милые и приятные» вещи, я прочитала их Миле, и мы как всегда расхохотались.
– Вы обе совершенные дуры! – говорит Мария Александровна. – Смеетесь от каждой глупости.
Но сама она улыбнулась. Между прочим, все ее предсказания исполнились с другими поездами в Румынии и Германии.
Пришел день. Мы решили пойти все вместе на вокзал. Рыженькая Верочка осталась с малышами и попросила ее:
– Никогда меня не забывай.
– Ни за что в жизни. – Говорит Верочка и утирает слезы.
Мы выходим в путь. Семь километров бездорожья. Грязь. Камни. Мы двигаемся медленно. Мне трудно. Много раз останавливаюсь.
– Может быть, нет? – говорю я. – Может быть, я останусь?
– Танечка… тут будут бои, дома будут гореть, как я смогу позаботится обо всех моих детях и о тебе. Как я смогу за ними уследить, когда начнут поджигать дома? Подумай сама, как я смогу взять на себя такую ответственность?
Эта фраза совершенно меня разбила. Только по прошествии многих лет, я смирилась с ее отказом. Мы продолжаем идти. Мила плачет всю дорогу. Все время она пытается засунуть мне в рот какой-то бутерброд.
– Кушай, кушай! Кушай, Танька. Кто знает, будет ли там еда?!
Я ничего не могу проглотить. Смотрю вокруг. Домики, которые я вижу, маленькие и несчастные. Мы выходим из города. Все уже выглядит как деревня. Потом дорога проходит среди не засеянных полей. Черная, жирная земля тянется как сирота под небесами. Без зерна, без надежды.
Когда мы пришли на железнодорожный вокзал Балты, там уже были толпы людей. Мы нашли себе маленькое местечко на скамейке. Мы сидим и держим друг друга за руки. Люди, которые там стоят и собираются ехать на этом поезде выглядят очень несчастными. Дым, шум, пыхтение. Поезд остановился. Я влезаю. Не смотрю назад. Оставляю за собой Балту и этих чудесных людей, которые мне так помогли и которых я так любила. Слезы.
51.
Сейчас я уже в поезде! Поезд старый, как все другие советские поезда. Вагоны неуклюже плетутся за паровозом, который плюется черными кусками и пышет как больной. В особенности, когда он останавливается. Мы сидим на деревянных скамейках в вагоне, который когда-то был вагоном третьего класса, без разделений. Все скамейки стоят спиной друг к другу. Проход очень узкий. С обеих сторон вагона «туалет». Обычно там все разбито и грязно. Из-за холода окна и ставни были закрыты. Света совсем не было, но немного все же пробивалось из разных щелей. Несмотря на темноту, люди беспрерывно бегают по поезду. Маленькие детишки и в моем возрасте. Все всех знают. Есть и такие, которые сидят и поют песни гетто. Грустные и слезливые. Иногда поют веселые песни на идиш. Мне было немного неприятно, что я не знала этого языка и не знала этих песен. У меня тут не было ни знакомых и ни друзей. Я опять чувствовала себя очень одинокой в этом обществе. Даже в Любошевке, когда мы жили в полуразрушенном доме, меня игнорировали, потому что я была «гойка», или почти «гойка», там у меня была моя маленькая Анюта. Она обнимала меня, прилипала ко мне и мы чувствовали тепло и любовь. Я решила заниматься маленькими детьми. Тут было три вагона полные малышей. Их надо кормить, водить в туалет, садить на горшок, вытирать их личики мокрым полотенцем и гладить по головкам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});