Читать интересную книгу Война империй. Тайная история борьбы Англии против России - Андрей Медведев

Он быстро нашел себе подходящих спутников: один врач Бенгальской армии Джеймс Джерард, он до этого немало путешествовал по Гималаям, так что в реальности он был не только медиком, но и разведчиком. Другой был блестяще образованным жителем Кашмира, звали его Мохан Лал. Полиглот, знаток восточного этикета, он должен был вести записи экспедиции. Был еще один индиец по имени Мохаммед Али, он давно работал топографом в Компании и уже сопровождал Бернса в поездке по Инду.

7 марта 1832 года экспедиция официально началась, когда путешественники пересекли Инд и вошли на земли, контролируемые афганцами. Разведчики переоделись — надели афганские халаты, пакули и тюрбаны, они обрили головы и повесили на пояса сабли. Путешественники не пытались скрыть, что они европейцы. По легенде, они возвращались домой в Англию сухопутным путем. Из книги Бернса: «Я одобрил это решение, так как замаскироваться под местных жителей нечего было и рассчитывать, а также из-за того, что еще ни одному европейцу, когда-либо путешествовавшему в этих краях, не удавалось избежать подозрений и редко кто сумел остаться неразоблаченным»[127].

Через Джалалабад они направились на запад в сторону Кабула по главному караванному пути. Вряд ли Бернс мог предположить, что 11 лет спустя на каждом километре этого пути будут лежать трупы английских солдат и офицеров в красных мундирах. А тогда местные жители относились к англичанам вполне доброжелательно. Иногда, правда, спрашивали об их вероисповедании. «Когда меня спрашивали, ел ли я свинину, я, конечно, содрогался и отвечал, что на такое способны только мерзкие подонки. Да простит меня Бог! Дело в том, что я очень люблю бекон и у меня буквально текут слюнки, когда я пишу это слово».

В полночь 30 апреля они через Хурд-Кабульское ущелье вышли на последний перевал, а на следующий день добрались до афганской столицы, с которой все последующие годы судьба Александра Бернса будет неразрывно связана, этот город подарит ему окончательное признание в Компании, деньги, власть, и он же станет его могилой.

В ту весну 1832 года англичанин просто влюбился в Кабул. У этого города ведь даже сейчас, после стольких лет бесконечных войн, есть свое очарование, свое обаяние, порой отрицательное, но все же. Город, пропитанный историей, где в бывших английских крепостях стоят отряды афганской армии, где в центре города до сих пор сохранилось старое английское кладбище или где посредине улицы может стоять небольшой мавзолей — могила моджахеда, погибшего во второй англо-афганской войне, где на рынке, как и сто, и двести лет назад, вручную разбирают хлопок и ткут на старых деревянных ручных станках, где на центральной улице запросто можно увидеть, как черные внедорожники «Тойота» местных наркобаронов с трудом лавируют между баранами, стадо которых гонят на рынок, где каждый более-менее образованный человек может показать место, на котором повесили английских послов, и где возле крепости Бала Хиссар — резиденции шахов и эмиров — как и двести лет назад, продают лошадей и овец. Бернса же город поразил в первую очередь садами: «Там были персики, сливы, абрикосы, груши, яблоки, айва, вишни, грецкие орехи, тутовые ягоды, гранаты и виноград, и все это росло в одном саду. Там были также соловьи, черные дрозды, голуби… и почти на каждом дереве сидели болтливые сороки».

Английский разведчик сразу смог установить хорошие отношения с Дост Мухаммедом. Он так и объяснил афганскому эмиру — мол, еду домой, по дороге вот смотрю красоты Азии. Он привез важные рекомендательные письма к афганскому властителю, и его повели в Бала Хиссар, крепость, которая по сей день стоит на высоком холме, доминируя над окрестностями. Насколько Дост Мухаммед поверил Бернсу, это большой вопрос. Скорее всего он сразу понял, что этот молодой парень не просто путешественник, а человек с полномочиями. И вообще, не много есть на свете дураков, которые в Англию едут через Кабул, Персию и Бухару. Во всяком случае, сам владыка Афганистана таких вряд ли встречал.

Дост Мухаммед был человеком уникальным — писать и читать он не умел, но отлично интриговал, обошел братьев в борьбе за престол, обладал исключительной интуицией и за шесть лет правления смог добиться в стране многого. Бернс писал: «Репутация Дост Мохаммеда становилась известной любому путешественнику задолго до того, как он попадал на территорию страны, и никто не мог лучше оценить исключительный характер человека, с которым он сталкивался. Справедливость этого вождя являлась постоянной темой гордости всех слоев общества. Крестьяне радуются отсутствию тирании, горожане — безопасности своих жилищ и строгому соблюдению городских правил, купцы — справедливости его решений и защите их собственности. Властитель, не может получить более высокой похвалы, чем эта»[128].

Впрочем, позже Бернс заметит, что Дост насколько «благоразумен и мудр в кабинете и способен командовать на поле боя, настолько же талантлив в искусстве предательства, жестокости, убийства и обмана». Они много и часто общались. Дост Мухаммед спрашивал обо всем. Сколько стран в Европе, как они выстраивают отношения, какие в Англии законы, как собирают налоги, как призывают в армию. Он даже предложил Бернсу, который пояснил, что он вообще-то является офицером Компании, возглавить афганские войска. Англичанин отказался. Еще афганский владыка поинтересовался, не понадобится ли англичанам его помощь, чтобы свергнуть Ранджит Сингха. Если вдруг надо, то афганцы готовы. В том, что они вполне способны при случае и ограбить, и разгромить, никто не сомневался. За 75 лет до этого многотысячное афганское войско перешло Хайберский перевал, налетело на Дели, афганцы ограбили все, что можно, и утащили все сокровища, которые нашли. Для англичан, кончено же, было не выгодно, чтобы Афганистан воевал против Пенджаба, или наоборот. Самое лучшее, чего могли желать в Лондоне и Калькутте, — это держать оба государства под относительным контролем и использовать оба в качестве буфера против возможного русского вторжения, о котором русские и не помышляли.

После нескольких недель в Кабуле экспедиция отправилась на север, в Бухару. Разведчики, конечно, не могли не думать о том, что идут путем Муркрофта, погибшего за семь лет до этого. Когда они добрались до города Балха, то решили непременно найти могилы соотечественников. Первой обнаружилась могила Джорджа Требека, на нее указали местные жители, потом, также с их помощью, они смогли найти безымянные могилы Муркрофта и Гутри, похороненных возле городской стены. На их могилах не было ни памятных знаков, ни даже камня с указанием, что здесь кто-то похоронен. Из книги Бернса: «Невозможно было видеть эту мрачную ночную сцену без меланхоличных размышлений. Все участники экспедиции, похороненные в двенадцати милях друг от друга, были небольшим утешением для нас, следовавших той же дорогой и почти по тем же мотивам»[129].

Дальше был путь в Бухару. Чтобы преодолеть его, путники присоединились к большому, хорошо вооруженному каравану. Эти земли формально принадлежали бухарскому эмирату, но фактически на них хозяйничали туркменские бандиты-работорговцы. Когда они приблизились к Бухаре, Бернс отправил от себя письмо кушбеги — первому министру. Он писал, что хочет увидеть легендарные неземные красоты священного города. Письмо было наполнено таким количеством льстивых эпитетов, что кушбеги, названный в письме «столпом ислама», разрешил войти в город. 27 июня 1832 года, через полгода после отъезда из Дели, англичане миновали главные городские ворота. В тот же самый день Бернс посетил дворец эмира, где встретился с кушбеги. Описание встречи стоит того, чтобы привести его почти полностью.

«…Я отправился во дворец один и терялся от изумления при открывшейся предо мною картине, в то время как меня вели по улицам Бухары до цитадели, отстоявшей мили на две от нашей квартиры. Меня тотчас же допустили к министру, или к так называемому кушбеги, т. е. господину всех беков, пожилому человеку, пользующемуся здесь большим влиянием. Он сидел в небольшой комнате, перед которой был двор, и, когда я вошел, попросил меня сесть вне комнаты, на мостовой, и своим ласковым и внимательным обращением совершенно ободрил меня. Жесткое седалище и расстояние, на котором я находился от министра, нисколько меня не огорчали, тем более, что сын его, пришедший во время моего представления, сел еще дальше меня. Я поднес визирю серебряные часы и кашмирскую одежду, которые и привез с этим намерением; но он отказался от того и другого, говоря, что он раб своего государя. Около двух часов он расспрашивал меня о моих собственных делах и о цели, которая привела меня в столь отдаленную страну. Я рассказал ему затверженную повесть о нашем путешествии по направлению к родине и представил паспорт от генерал-губернатора Индии. Министр прочитал его с особенным вниманием. За этим я прибавил, что так как Бухара пользуется громкою славой между всеми восточными городами, то я почти нарочно приехал в Туркестан, чтобы посмотреть ее. «Чем же ты занимаешься?» — спросил министр. Я отвечал, что служу офицером в индийской армии. «Ну так расскажи мне, — сказал он, — что-нибудь такое, что ты знаешь и что видал». Далее он сделал несколько замечаний об обычаях и политике Европы и в особенности России, с которою был хорошо знаком. В ответ на вопросы о нашем багаже я счел нелишним предупредить его о том, что имел при себе октант, и, опасаясь, что нас станут обыскивать, поспешил сказать ему, что возил этот инструмент потому только, что люблю наблюдать звезды и другие небесные тела, представляющие самые привлекательные предметы для изучения. Это объяснение возбудило внимание визиря: он начал торопливо и убедительно просить меня объяснить ему благоприятнейшие сочетания звезд и предсказать цену на зерновой хлеб в будущем году. Я объяснил, что наша астрономия никаких подобных сведений нам не сообщала, и это, по-видимому, очень огорчило его. Вообще он был весьма доволен всем, что я говорил ему о себе, и уверил меня в своем покровительстве, однако же сказал, что на время нашего пребывания в Бухаре он вынужден запретить нам всякое употребление пера и чернил, ибо это могло ввести его государя в недоразумение и, следовательно, повредить нам самим. Потом он говорил, что дорога к Каспийскому морю через Хиву была с прошлого года закрыта и что если мы намерены ехать в Россию, то должны избрать путь или идущий на север от Бухары, или пролегающий через туркманскую степь, ниже Ургенча, к Астрабаду на Каспийском море. Через два дня после этого представления я был снова позван к визирю и нашел его в кругу многих почтенных особ, которым он, по-видимому, хотел показать меня. Тут мне начали задавать такие вопросы, из которых я невольно заключил, что нас подозревают; а визирь даже в шутку сказал мне: «Я полагаю, что ты писал о Бухаре». Я смело отвечал присутствовавшим, что, желая посмотреть свет, я приехал подивиться чудесам Бухары и что, по милости визиря, уже успел осмотреть город и сады, которые находятся за его стенами. Министр был доволен моей откровенностью и объявил мне, что по вечерам он всегда будет рад меня видеть в своем доме.