Читать интересную книгу У стен Москвы - Георгий Зангезуров

Нет, Громов вовсе не думал, что победа достанется легко. Он знал, что гитлеровцы будут цепляться за каждый населенный пункт, за каждую высотку. Не за тем немецкое командование за тысячи верст гнало сюда свои войска, не за тем вгрызалось в советскую землю, чтобы теперь без жестокого боя отдать ее назад. Но Громов знал и другое. Знал, что войска его армии давно ждут того часа, когда можно будет ринуться вперед, на врага, и гнать его с родной земли, завоевать победу.

— Ну, что скажешь, профессор? — закончив работу, спросил Громов. Тарасов до войны работал преподавателем в Академии Генерального штаба, и потому Павел Васильевич иногда в шутку называл его профессором.

— Замысел мне нравится. Но что мы будем делать с Гюнтером и Штюбингом? Мизенбах в любую минуту может перебросить их части к участкам нашего прорыва и укрепить свою оборону.

— Правильно, профессор, правильно… — согласился генерал. — Хорошо бы, конечно, лишить Мизенбаха резервов, перехватить его питательные артерии, а потом навалиться на его фланги. Но как ты это сделаешь с такими ограниченными силами, как у нас?..

Их разговор прервал Протасов, пришедший в штаб. Он и члены комиссии только что закончили проверку обстоятельств прорыва немецких танков в тылы полка Кожина.

— Я слушаю, докладывайте, только покороче, — приказал командующий подполковнику Протасову, стоявшему перед ним навытяжку.

Протасов взглянул в бумаги, которые держал в руках, и стал докладывать:

— У одного из фугасов в ту ночь, когда по рокадной дороге прорвались в тыл полка немецкие танки, дежурил боец отряда народного ополчения Хмелев. Как выяснилось, он более двух недель был в плену. Потом при довольно загадочных обстоятельствах бежал из-под расстрела и вернулся в свой полк.

— Ну и что?

— А то, товарищ командующий, что Хмелев — друг детства Кожина. Они жили в одной станице на Кубани, учились вместе.

— Это тоже ставится в вину Кожину? — с раздражением в голосе спросил Громов.

— Нет, конечно. Но Кожин не доложил командиру дивизии о том, что к нему из плена возвратился боец, а самовольно оставил его в полку, послал на такой ответственный пост. И вот результат: фугас не сработал в нужный момент, танки прорвались в тыл наших частей, а боец Хмелев скрылся в неизвестном направлении. Во всяком случае, трупа его не удалось обнаружить. Нет никакого сомнения, что Хмелев или без приказа оставил свой пост, или преднамеренно не взорвал фугас и не подал сигнал о приближении немецких танков.

Громов не знал, насколько слова Протасова соответствуют действительности. Генерал даже склонен был считать, что все это правда. И все-таки он был возмущен. Возмущен тем, как легко этот подполковник осуждает поступки командира, человека, которого он, по существу, как следует и не знает.

— Значит, по-вашему, выходит, что Кожин — враг? Что он знал о гнусных намерениях этого Хмелева и специально поставил его туда, где он мог больше навредить нам и лично ему, майору Кожину? Так я вас должен понимать?

— Я это не утверждаю, товарищ командующий. Но случай с отрядом ополчения и это последнее событие, по-моему, говорят сами за себя.

Протасов, докладывая, все время чувствовал на себе неприязненный взгляд командующего. Он уже понимал, что переборщил, так грубо намекая на причастность Кожина к действиям Хмелева. Но, начав говорить об этом, он уже не мог остановиться.

Когда он закончил, Громов его спросил:

— У вас все?

— Все, товарищ командующий.

— Хорошо. Оставьте ваш доклад. Я подумаю. Вы свободны.

Протасов вышел. Громов, нахмурившись, стал быстро ходить по кабинету — даже половицы скрипели под его ногами.

Генерал Тарасов, все так же молча сидевший у стола, видел, что командующий остался недоволен докладом Протасова, и ему было понятно это недовольство.

— Ну, а ты что молчишь? — вдруг набросился на Тарасова командующий. — Твой Протасов тут такое наговорил, что… Кожин, которого я сам видел в бою, который насмерть стоял в труднейшей обстановке, который делает дерзкие вылазки, обращает противника в бегство, и вдруг — враг. Как тебе это нравится?..

— Он, конечно, не враг. Но с его стороны допущена преступная халатность.

Громов отвернулся от начальника штаба и стал смотреть в окно, на заснеженные дома поселка. Он не верил в виновность Кожина. С ним он встречался еще до войны и знал его как хорошего, честного командира. Он, командующий армией, хорошо помнил, как Потапенко, умирая, просил своим преемником назначить не кого-нибудь, а именно Кожина. И старый командир не ошибся в выборе. Тот оправдал его доверие — отлично воевал. И вот… случилось это.

22

Александр Кожин, подперев голову кулаками, сидел за столом и в упор смотрел на пустую бутылку из-под водки. Он уже выпил немало, но не пьянел. А ему сегодня хотелось напиться так, чтобы хоть ненадолго забыть обо всем и обо всех. В голову лезли мысли о прорвавшихся танках, об исчезнувшем куда-то Хмелеве, о выводах Протасова. Командиру полка было уже известно, что комиссия решила, после доклада командующему, материалы проверки передать военному прокурору армии.

«Ну, а там известно, как решают…» — думал Кожин.

И не то пугало Александра, что его будут судить судом военного трибунала. Он боялся бесчестья, позора.

У Кожина был не такой характер, чтобы сдаваться, сразу же склонять голову. За своих подчиненных он мог стоять до последнего, мог ругаться, доказывать. Доказывать до тех пор, пока не восторжествует правда, а. за себя… За себя бороться он не умел.

Кожин с сожалением потрогал пустую бутылку. В это время в землянку, низко пригибаясь, вошел Воронов. Он только что вернулся от комиссара дивизии. Иван Антонович ездил к нему с материалами, со свидетелями, доказывал, что нельзя отстранять Кожина от командования полком, а тем более судить. С ним соглашались, но… «С комиссией трудно спорить», — говорили ему. «Да почему? Почему трудно, если человек не виновен или не настолько виновен, чтобы его можно было судить?» Комиссар дивизии обещал съездить к члену Военного совета армии и даже поговорить с командующим, но не ручался за положительный результат.

Молча раздевшись у порога, Воронов как-то отчужденно, строго посмотрел на Кожина.

— Хоро-о-ош, нечего сказать.

— А-а-а, комиссар… Здравствуй. Привез нового командира?

— К сожалению, не привез. А надо бы, — ответил Воронов и прошел к столу, небрежно отодвинул пустую бутылку, миски с остатками пищи. — У тебя есть что-нибудь перекусить, Валерий? — спросил он у Голубя.

— Есть, товарищ комиссар, есть! — с радостью воскликнул Голубь, думая: «Теперь все будет в норме. Уж кого-кого, а Воронова майор Кожин послушается, перестанет пить».

— Тащи, а то я с утра ничего в рот не брал.

Голубь вышел. Александр с того момента, как Воронов переступил порог землянки, не спускал с него глаз, скептически смотрел на него. Он заранее знал, что поездка Воронова к комиссару дивизии ничего не даст. И сейчас по настроению Ивана Антоновича он видел, что не ошибался.

— Что же, тебя в дивизии даже не покормили?

— Не покормили, — коротко ответил Воронов.

— Попятно. С плохим командиром и комиссару неважно живется. Не тот почет.

— Не тот. Ты только посмотри, на кого ты стал похож.

Кожин потрогал расстегнутый ворот гимнастерки, ощупал густую щетину на бороде, хотел взяться за широкий командирский пояс, но не нашел его на месте.

— Да, действительно видик не того…

Катюша на подносе внесла ужин комиссару. Голубь принес чайник и поставил на стол.

— А водка? Где водка? — напустился Кожин на Валерия.

Валерий молча переступал с ноги на ногу и не знал, что ответить командиру. Катюша растерянно моргала глазами, глядя на комиссара.

— Принесите водки. Да побольше! — распорядился Воронов.

Теперь уж совсем растерялись и Голубь, и Катюша. Даже Кожин и тот с удивлением смотрел на Ивана Антоновича.

— Ну, что же вы стоите? Тащите все, что есть.

Голубь и Катюша со всех ног бросились к выходу и через несколько минут уже снова вошли в землянку, неся в руках по две поллитровые бутылки.

— И это все? — деланно удивился комиссар.

— Все. Больше нет… Вот честное слово, — ответила вконец растерявшаяся Катюша.

— Жаль, что так мало. Ну да ладно, я думаю, обойдемся.

Когда Катюша с Валерием вышли, Воронов ловким ударом ладони по донышку выбил пробку из бутылки и налил полный стакан водки Кожину, а потом себе.

— Давай выпьем! Гулять так гулять!

Кожин хитро поглядывал из-под густых, насупленных бровей на комиссара. Потом взял в руки наполненный доверху стакан. Чокнулись. Воронов, даже не пригубив, поставил стакан на стол и с аппетитом начал есть жареную картошку.

— Ну давай, что же ты? — предложил Кожин.