Злобность тети Лили не вызывала сомнений. Она убила брата, ранила племянника, но ее хотя бы отличало здравомыслие, чего нельзя было сказать о ее муже, Кельвине. Впрочем, все звали его Крэнк[47], по разным причинам. За два месяца до того, как Лили убила брата, не поделив с ним семьсот тысяч долларов, Кельвин чуть ли не до смерти избил сестру Ноя, Лауру. Лили защищала свои финансовые интересы. Но причину, по которой Крэнк набросился на Лауру, не смог назвать даже он сам.
С давних пор дядя Крэнк пристрастился к семейному продукту. Даже если бы этим продуктом был яблочный сок, все равно не стоило поглощать его в столь больших количествах. Но дядя Крэнк, похоже, не видел разницы между яблочным соком и метом. Если не знать меры с метамфетамином, в тканях мозга накапливаются продукты распада финил-2-пропанола, химического вещества, используемого при производстве наркотика, вызывающие токсические психозы, при которых человеку пусть и не намного, но хуже, чем в компании пожирающих его заживо огненных муравьев.
Когда в черепной коробке дяди Крэнка начинали рваться снаряды, он пытался успокоить внезапно задергавшуюся душу и хоть как-то прийти в себя, избивая любого, кто в тот момент попадался под руку. Именно в такой момент двенадцатилетняя Лаура и позвонила в дверь. А может, позвонила за пять минут до того, как в голове Крэнка начали рваться снаряды. Возможно, дядя Крэнк предложил племяннице отведать ее любимого лимонного мороженого, а уж потом у него развился очередной приступ психоза. Чуть раньше Лили вывела на прогулку собаку, а когда вернулась, дядя Крэнк уже колошматил Лауру несколько минут, сначала кулаками, а потом статуэткой Леди Удачи, которую купил в одном из сувенирных магазинчиков Лас-Вегаса.
Лили оттащила Крэнка от девочки и усадила в кресло. Только она могла так легко усмирить его, потому что даже токсический психоз не избавлял дядю Крэнка от страха перед женой.
Брат тети Лили, отец Ноя, жил всего в квартале и через три минуты после ее телефонного звонка уже входил в дом. Его дочь, зверски избитая, потерявшая сознание, возможно, умирающая, лежала на полу, и он хотел вызвать «Скорую», но, как и Лили, понимал, что сначала они должны разобраться с Крэнком. Дядю Крэнка за члена семьи никогда и не считали. Терпели как мужа Лили. Даже в полном здравии и с ясным умом он, окажись в передряге, мог бы их продать в обмен на снятие с него обвинений. А уж в теперешнем состоянии, погубленный метамфетамином, бормочущий что-то бессвязное, параноидный, плохо соображающий, что к чему, все еще злящийся на воображаемую «наглость» племянницы и рыдающий от угрызений совести при виде содеянного, он, скорее всего, погубил бы их в первые пять минут пребывания полиции в доме… даже не осознавая, что делает.
К счастью для семьи, семь минут спустя дядя Крэнк покончил с собой.
Под жестким контролем жены и под ее диктовку написал чистосердечное признание:
«Дорогая Лаура, меня погубил мет. Я не соображал, что делаю. Я не такой уж плохой человек. Но вот пристрастился к этому гнусному зелью. Не вини свою милую тетю за то, что произошло. Она – хорошая, честная женщина. Я хочу, чтобы она купила тебе самого большого плюшевого медвежонка, какого только сможет найти, и подарила тебе от меня. С любовью, дядя Крэнк».
Лили внушила ему, что он пишет открытку Лауре с пожеланиями скорейшего выздоровления.
Записка эта отняла у Крэнка последние силы. Недавнее возбуждение уступило место апатии, такой глубокой, что он сам не смог подняться на второй этаж: Лили и ее брату пришлось тащить его по лестнице, а потом по коридору до ванной.
Он искренне верил, что после того, как побреется, примет душ и переоденется, его отвезут в реабилитационную клинику в Палм-Бич, где, спасибо программе «Двенадцать шагов», избавят от наркотической зависимости ежедневным массажем и сбалансированной, сгоняющей жир диетой и даже научат играть в гольф. Отец Ноя аккуратно усадил Крэнка на крышку сиденья унитаза, где тот и дремал, пока Лили не побеспокоила его, засовывая ствол пистолета в рот. Она надела перчатку и замотала руку шелковой наволочкой, чтобы ее не выдали частицы пороха. В изумлении, почувствовав между зубов что-то твердое, дядя Крэнк открыл глаза, видимо сообразив, что получить место в клинике Палм-Бич не так просто, как казалось с первого взгляда, и тут же Лили нажала на спусковой крючок.
Из всего имеющегося в доме арсенала она выбрала пистолет самого маленького калибра. Больший калибр мог привести к тому, что ошметки мозга разлетелись бы по всей ванной, да и пороховых частичек при выстреле было бы больше. Лили знала толк в заметании следов. А кроме того, не терпела в доме грязи.
И лишь через двадцать минут, в течение которых Крэнка готовили к встрече с адом и отправляли туда, а Лаура лежала на полу в гостиной, с изуродованной половиной лица и прогрессирующим поражением мозга, Лили вызвала «Скорую».
Ной при этом не присутствовал. Узнал обо всем от отца.
Старик вспоминал эти события, как мог бы пересказывать военную историю из своей юности, словно речь шла о захватывающем приключении. Да, он упомянул о том ужасе, который испытал, увидев дочь, о сожалении, которое вызвало у него ее состояние, но главным образом восхищался тем, каким молодцом в столь сложной ситуации показала себя Лили.
«Если необходимо, она может быть твердой, как кремень, твоя тетя Лил. Я знал мужчин, которые в аналогичной ситуации совершенно потеряли бы голову, не то что Лил».
Из этого как бы следовала мораль: «Черт, это ужасно, это грустно, но так уж устроен мир. Но Крэнку мы воздали по заслугам, так что справедливость восторжествовала. Мы все смертны, поэтому ставим на случившемся точку и движемся дальше».
«Живи настоящим», – любил говорить отец Ноя. Эту глубокую мысль он позаимствовал у одного из проповедников, оккупировавших телевизионный экран.
Ужасное продолжилось двумя месяцами позже, когда тетя Лили появилась в их доме с пистолетом куда большего калибра в сравнении с тем, который отправил к праотцам дядю Крэнка. Теперь чистота ее не волновала, потому что дом принадлежал не ей. Ее брат прикарманил семьсот тысяч долларов из прибыли, полученной от продажи метамфетамина. Возврат денег ее не устраивал: она хотела вывести его из дела. Даже призыв к сестринскому милосердию не смягчил Лили. Только Ной удостоился фразы «Я очень сожалею, Ноно», прежде чем она нажала на спусковой крючок.
С двумя пулями в теле, сначала в полной уверенности, что умрет на лужайке перед домом, потом в больнице, уже зная, что выживет, Ной решил, что эти раны – наказание свыше. За то, что он не сумел уберечь свою маленькую сестричку. В действительности он был хорошим парнем. Не тем яблоком, которое падает недалеко от яблони. Его безразличие к преступному бизнесу семьи объяснялось не ошибкой природы. Как указали эксперты по психологии семейных отношений, его моральный дрейф являлся следствием неадекватного воспитания. Но, имея время подумать, Ной пришел к выводу, что нелепо винить природу или воспитание. Только он обладал нитками и иголками, чтобы сшить воедино лохмотья своей жизни и превратить их в костюм, в котором не стыдно показаться в приличной компании. Вина за страдание сестры привела его к выводу, что он должен сшить этот костюм, если хочет, чтобы его дальнейшая жизнь имела хоть какой-то смысл.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});