— Ты кое-что забыл, Любовод. Если мы отдадим последний из осколков книги Аркаиму, он принесет Урсулу в жертву своему богу.
— Ну и что?
— Он убьет Урсулу, Любовод!
— Ну и что, друже? Я тебе другую невольницу куплю, еще краше. Десять куплю. Да что десять — сотню! Любых годов, любых волос, любых глаз, любого тела: выбирай!
— А ты, друже, ты бы Зориславу свою так на самоцветы поменял?
— Ну, ты скажешь, колдун! — искренне поразился купец. — То же невеста моя любая, жена будущая, мать детей моих, продолжателей рода нашего! А это рабыня простая, невольница, полон торкский. За них на торгу хорошем по две гривны дают и на дороговизну жалуются!
— Ой, мама… — заворочался на полу холоп. — За что же так, боярин?
— Ты вставай, вставай, — предложил Любовод. — Еще и я добавлю. Ты почто правителю про невольницу боярскую рассказал, чучело лесное?
— А разве не правда сие?
— Тебя про правду спрашивают, олух? Ты почто язык распустил? Мы с князем здешним уж и без стражи беседовали, и гостями считались. А из-за слова твоего ныне опять в порубе сидим. Как на дыбу нас для спроса нового поволокут, мы теперича с колдуном на тебя все валить станем. Попробуешь, каково у ката под кнутом оправдания искать.
— Да ведь не солгал я никому, — испугался холоп. — Токмо правду поведал. Как заговорили, так и припомнил, какие глаза у невольницы боярской…
— За то и отвечать станешь. Какие глаза, когда углядел, отчего не признался, куда дел…
Люк распахнулся, вниз посыпались воины — человек шесть. Навалились на пленников, скрутили руки им за спины. Затем вниз неторопливо спустился великий Раджаф, скромно присел на ступеньке лестницы:
— Давай, Вений.
Один из стражников, поставив на попа скамейку, ловко влез к осветительному окошку, просунул под ближнее к стене бревно веревку, спрыгнул, поставил скамейку нормально, ловко связал петлю, повернулся к правителю:
— Кого первого, господин?
— Этого, — указал на Олега великий Раджаф. — Слушай меня, смертный. Ты продал Аркаиму девицу, из-за которой вскорости рухнет вечный и прекрасный Каим, оставленный мне отцом моим, доверенный советом старейшин и жрецов. За это ты будешь предан смерти. Вений, вешай его.
— Давай, — кивнул стражник, — залазь на скамейку.
— Да пошел ты… — предложил ему Олег.
— Ну, как знаешь, — пожал плечами воин, накинул петлю ему на шею, а потом ухватился за другой конец веревки и повис на ней всем своим весом.
Ведун бодро пробежал к скамейке, запрыгнул на нее, привстал на цыпочки:
— Я не продавал ему невольницу! Не продавал!
— Какая разница — продал, подарил, оставил. Важно то, что Аркаим принес первую жертву, а вскорости принесет и вторую, и третью. Мыслю я, он ждал, когда ты захватишь город, чтобы продолжить обряд. Теперь, вестимо, он станет искать другие пути к всесильной книге. Но вина за то, что искомая жертва находится в его руках, лежит на тебе. Из-за тебя Аркаим принес первую жертву, из-за тебя принесет и другие. Вешай его, Вений.
— Не…
Страж выбил скамейку, и веревочная петля перехватила возглас в самом зародыше. Олег, оттолкнувшись от стены ногой, повернулся к правителю и одними губами произнес:
— Он не приносил… Он не приносил… Он… — От нехватки воздуха голова, казалось, сейчас взорвется, перед глазами скакали желтые искры, и Олег, понимая, что делает это в последний раз, усиленно проартикулировал: — Не приносил!
— Да что он там… — Великий Раджаф недовольно щелкнул пальцами. — Обрежь веревку, Вений! Все это слишком важно, чтобы рисковать.
Стражник выдернул меч и, не останавливая движения, рубанул им у ведуна над головой. Олег плашмя грохнулся на пол, тяжело задышал, медленно приходя в себя.
— Пни его, — распорядился правитель. — И спроси, что он пытался мне сказать?
Ведун тут же получил удар ногой под ребра, захрипел:
— Твой брат не приносил первого жертвоприношения… Не приносил…
— Ты лжешь! Коли это не так, откуда у него сила пробуждать мертвых? Итшахр пробуждается!
— Это сделал… В общем, девушка лишилась девственности на алтаре не его стараниями.
— Да? — откинулся на ступеньки Раджаф. — Да? Ну да, конечно… Конечно… Значит, это ты… Значит, это ты навлек на нас это проклятие, чужеземец?! Это ты, подлый червь, прах дорожный, пыль горная?! Повесить его, Вений! Повесить немедленно! Я хочу видеть, как он дергается на веревке, я хочу слышать его хрип и почувствовать, как его жалкая душонка отделяется от тела! Повесить!
— Забирайся на скамейку, — предложил стражник, умело завязывая новую петлю.
— Да пошел ты!
— Ну и дурак… — Стражник накинул Олегу петлю, перехватил свободный конец веревки, повис.
Середин, захрипев, опять прыгнул на скамью, спасаясь от удушья.
— Подожди, Вений! — вскинул палец великий Раджаф. — Я хочу сказать ему прощальное слово. Так вот, смертный. Коли ты думаешь, что боги отомстят мне и Каиму за твою гибель, ты ошибаешься. Ничего не будет. Мой глупый брат опять проиграл. Про-иг-рал. Весь обряд нужно проводить в одном и том же месте, на одном алтаре. Алтарей бога Итшахра в нашей стране очень много. Не все из них разрушены, но почти все забыты. Коли Аркаим не знает, где все началось, он не сможет продолжить обряд. А эту тайну ты сейчас унесешь к самонадеянному Итшахру в его мертвый мир. Вений, толкай!
— Он знае… — успел выкрикнуть Олег, чувствуя, как опора уходит из-под ног, но веревка опять оборвала его слово.
— У-у-у-у — недовольно взвыл правитель, закрутил головой и все же рубанул ладонью: — Режь ее, Вений! Пусть скажет.
Олег опять грохнулся на пол и зашелся кашлем, перемешанным с хохотом.
— Да пни же его, и пусть говорит!
Несколько ударов по ребрам несколько подпортили ведуну настроение, но зато он чуть успокоился и избавился от истерического смеха.
— Ну, говори! — склонился над ним великий Раджаф. — Говори, что он знает?
— Ты совсем забыл… — Олега опять начал разбирать смех. — Ты совсем забыл, о великий, что для этого дела… для лишения девичества… нужны двое! А Урсула — во дворце премудрого Аркаима…
— Да, — выпрямился правитель. — Да, действительно… Женщина… Обряд не закончен, она жива, она умеет говорить. Ладно, чужеземец, скажи, где этот алтарь. Скажи, я отправлю туда охрану. Да говори же, негодяй! От твоих слов зависит судьба всей страны, всего мира! Говори!
— Э-э, нет… — прикрыл глаза ведун. — Э-э, нет, великий Раджаф. Три повешенья для одной жизни — это уже перебор. Больше не хочу. Нешто я не знаю, что ты со мной сделаешь, едва я проболтаюсь. Не скажу. Другое что придумывай, коли Каим спасти желаешь. Может, договоримся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});