— Красиво, — опять согласился ведун. — Но красота красотой, а как степняки налетят…
— Как степняки налетят, чужеземец, добро и скотину каждый в дом спрятать норовит… Опосля к частоколу, на стену наружную выходит. Чужак наверх лезет — его по голове мечом и топором бьют. Стену подроет — тоже ему мало радости. Поди там, в темноте, да в лабиринтах стен разбери, куда бежать, где сражаться, что хватать? А горожанам ходы знакомы. Там чужаков выслеживают да бьют нещадно. Коли силен больно враг случился, смог и стену первую, и дома захватить — за вторую все отходят, а дома разоренные запаливают. Пока горят — всем отдых. Перестанут — ворогу сызнова новую стену одолевать надобно. И так — любой город, кольцо за кольцом. Добыча вся в огне сгорает, а захватчикам по три-четыре раза все новые стены штурмовать приходится, чтобы сопротивление сломить. Ох, сколько степняков, сколько ворогов в городах наших животы свои оставили — не счесть. Но отвыкли. Я же, чужеземец, и отучил. Дозорами верховыми крепкими, стражем медным, стенами крепкими. Так отучил, что частоколы в городах и ни к чему вроде ныне. Полтораста лет не наведывался никто. Боятся. Этого тебе Аркаим, вестимо, не рассказывал? Сказывал токмо, что мечей ныне нет ни у кого у смертных? А зачем им мечи, коли бояться некого? Не быков же ими забивать! А если на дело бранное тянет, так в сотнях моих завсегда место для мужа храброго найдется. Приходи, служи земле своей, с ворогами на подступах дальних бейся, удаль свою показывай. На порубежье, а не в спорах после пирушки хмельной! Али я не прав, чужеземец?
— Звучит вроде как умно, — усмехнулся Олег. — Но вот пришел я внезапно с ратью под стены городов твоих — и кто дома свои защитить смог? Все шею покорно согнули, под хомут новый подставили. Нет меча в доме — значит, и воли, и дома, и страны такой нет. Стоять токмо до тех пор будет, пока везения не лишится. А удача — это дама такая… Хвостом в любой миг вильнет.
— Ты даже не понимаешь, насколько прав, чужеземец. — Правитель шумно втянул носом воздух. — Идемте, теперь я готов показать вам сокровище предков.
Следующее за дворцом богов кольцо оказалось засажено скромными васильками и фиалками, а люков не имело ни одного. Скорее всего здесь, в центре столицы, кольцо служило арсеналом, казной и чем-то вроде склада на черный день разных припасов одновременно. Если уж враг доберется сюда — значит, страны больше нет и беречь резервы незачем. Но главное сокровище Кайма хранилось, разумеется, еще дальше — в самом сердце города.
К удивлению Олега, здесь поднимался небольшой шатер в форме луковки, увенчанный правосторонней свастикой.[5] Ну, что поделать, коли этот знак всегда был символом солнца, плодородия, жизни и бессмертия! Еще больше ведуна поразило то, что луковка была крыта самой обычной, потемневшей от времени и дождей, сосновой дранкой.
— Сюда… — Правитель открыл такой же простецкий, грубо сколоченный и укрытый от дождей цельной коровьей шкурой люк, пошел по поскрипывающим ступенькам вниз.
Здесь было относительно светло. Зеленоватое сияние струилось из матерчатой палатки, поставленной в центре небольшого — метров десяти в диаметре — помещения.
Увидев великого Раджафа, четверо служителей в одинаковых длинных балахонах почтительно склонились, попятились, освобождая проход. Широкие плечи, осанка, оценивающий взгляд сразу выдавали, кем именно являлись эти мужчины. Олег не удивился бы, если б под балахоном у них обнаружился доспех, а в просторных складках одеяния нашлись бы и меч, и кистень.
Дальше, у полога палатки, правителя встретили двое старцев, словно в насмешку одетых точно так же, как и охрана. Старцы тоже уважительно поклонились, Раджаф же опустился на колени и поцеловал землю перед палаткой. Под пристальными взорами служителей путники поступили точно так же. Побрезговать поклониться там, где это не стыдится делать правитель страны — уже наглость.
Старцы расступились, осторожно приподняли полог, пропуская гостей внутрь. Следуя примеру хозяина, в палатке путники поклонились еще раз. С тихим шелестом опустился позади полог, и Олег наконец-то смог взглянуть на то, ради чего демонстрировалось столько почтения.
Посреди палатки, в самом центре столицы Каима, на ровном гранитном постаменте лежала растрескавшаяся малахитовая плита, где-то с полметра в длину, вдвое меньше в ширину и в три пальца толщиной. Именно от этой плиты и исходил тот самый зеленоватый свет, который наполнял помещение, в полной мере достойное наименоваться храмом.
«Храмом малахитовой плиты», — мысленно усмехнулся Середин, подходя ближе. Плита мало того, что была расколота, у нее не хватало нескольких фрагментов, из-за чего было трудно разобрать смысл рун, начертанных на поверхности. Они показались Олегу знакомыми, но… Но все равно непонятными.
— Это всесильная книга Махагри, смертные, — с придыханием сообщил правитель. — Та самая, из-за которой мир однажды уже чуть не погиб.
— Какая же это книга? — утробно гукнул Будута. — Это же всего лишь камень!
— Да… — согласно кивнул хозяин. — Разве вы не слышали про эту книгу? Не знаете о ней?
— Нам очень стыдно, великий Раджаф, — развел руками Олег. — Но мы слышим о ней в первый раз.
— Я думал, о ней известно всем, — удивился правитель. — Видно, вы пришли уж очень издалека. Хорошо, я поведаю ее историю.
Он глубоко вздохнул, поклонился плите, почтительно сложив руки на груди, и неспешно заговорил:
— Очень давно, больше шестидесяти веков назад, после сотворения вселенной предки моего народа ушли с горы мира и поселились на этой реке, среди здешних лесов и лугов. Они охотились, растили хлеб, пасли тучные стада свои, радовались пище и покою, любили женщин, растили детей и познавали этот прекрасный, красивый мир. Век проходил за веком, поколение за поколением. Минули тысячи лет, и в познаниях своих отцы наши превзошли все мыслимые пределы. Они могли одним взглядом останавливать бури и обращать вспять реки, слову их подчинялись земля и небеса, по воле их дикие звери сами приходили и отдавали себя на заклание, дабы насытить животы их.
Превзойдя знанием своим богов, предки мои возгордились и задумали изменить сей мир по своему желанию и усмотрению. Не по нраву им пришлось, что в иных пределах существуют племена дикие, не знающие письма и огня, — но не служат нам, каимцам, богоподобным. Что в близких пределах живут красивые девы — но детей рожают простым смертным, а не нам, богоподобным. Что строят в разных концах мира прекрасные храмы — но молятся в них не нам, а богам, по знанию своему ничем от нас не отличным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});