Читать интересную книгу Записки викторианского джентльмена - Маргарет Форстер

Вернувшись в Лондон, я попытался взглянуть в лицо действительности, к чему всегда считал себя способным, работать ради денег, словно сам дьявол гнался за мной по пятам, мне больше не приходилось, но деньги все же были нужны, и чем больше я мог заработать, пока был в силах, тем лучше. Одно время я подумывал подготовить несколько лекций об Америке. Меня подбивали на это некоторые мои друзья, очарованные, по их словам, моими рассказами, но я не мог за это взяться без помощи своего секретаря - Эйра Кроу, который принялся в то время за всякие другие дела, - что вполне понятно, - и был вне досягаемости. К тому же, чему бы ни были посвящены новые лекции, это опять были лекции, а я был ими сыт по горло. Возможно, я написал бы книгу, если бы не сменил полностью курс действий и не ударился в другую, совершенно неожиданную крайность - в политику. Хоть мне и совестно, скажу по чести, что меня привлекала подобная карьера, - я получил большое удовольствие от своей затеи. Виной тому, наверное, был возраст: в сорок два года я чувствовал потребность внести в общественное благо нечто более значительное, чем десяток книг для избранного круга, которые я кропал, не слишком себя утруждая и тратя по несколько часов в день. Во мне жило сильное гражданское чувство, которое искало себе выхода, и я надеялся, что в качестве члена парламента сумею внести в эту деятельность крупицу опыта и понимания жизни. При сложившихся обстоятельствах меня удерживало лишь одно: если бы я выдвинул свою кандидатуру, я баллотировался бы как независимый, а это было дорого, такую роскошь я Мог себе позволить, лишь основательно истощив свои недавние накопления. Осторожность удержала меня, и, думаю, к лучшему.

Короче говоря, в июне 1853 года я подписал с Брэдбери и Эвансом договор на новую книгу, которая, как и "Пенденнис", должна была выйти в двадцати четырех выпусках на следующих условиях; 3600 фунтов наличными плюс 500 фунтов от американцев - Харпера и Таухница. Нет, вам не изменяет зрение, не трите глаза так яростно, это и в самом деле куча денег - стыдно сказать, как много мне платили. Но стоило мне сесть за стол и задуматься, откуда, черт подери, мне взять героев и как сплести интригу, которая составила бы двадцать четыре выпуска и нечто цельное в итоге, как я понял, что отработаю каждый пенни, ибо меня ждет геркулесов труд. Впереди были адовы муки только мазохист мог добровольно наложить на себя такое страшное наказание. Не я ли клялся после "Пенденниса", что больше никогда ничего подобного не сделаю? И вот, пожалуйста, я пускаюсь в еще более рискованное предприятие. В голове у меня не было ни фабулы романа, ни достаточно ясного представления о том, чему он будет посвящен, - лишь самое общее понятие о действующих лицах; я сознавал, что заблужусь без крепкой путеводной нити. Во мне не бил родник фантазии, мне не дано было черпать из него, сколько заблагорассудится, отнюдь нет. Но стоило мне подписать договор и осознать, что отступление отрезано, как я ощутил подъем духа, не имевший ничего общего с предполагаемым гонораром. Я был полон рвения - мне не терпелось взяться за перо - и наслаждался этим ощущением. Кто, знает, что я напишу после целого года отдыха, начав все в новых, более благоприятных условиях? Я думал, что, уютно устроившись с девочками под зимним римским солнцем, обрету мир и спокойствие, которых мне, возможно, не доставало, чтоб вновь подняться до великих. Теперь я знаю, что оба решения - и поездка в Рим, и договор на "Ньюкомов" - были роковыми, но в отличие от тех моих решений, которые я вспоминаю с изумлением, и спрашиваю себя, как мог принять их, эти мне понятны, и думаю, что в сходных обстоятельствах принял бы их снова. Полезная штука - жизненный урок, однако порой еще полезнее не извлекать его.

Мы не выезжали в Рим до ноября того года, дожидаясь, пока благополучно выйдет первый номер "Ньюкомов", и до той поры два месяца путешествовали по Швейцарии. Мне хотелось начать новую книгу в спокойной обстановке и дать девочкам возможность проветриться, но все получилось совсем не так, и мне бы следовало это предвидеть. Я почти ничего не помню из нашей поездки, потому что всю ее затмил кошмар "Ньюкомов". Книга не задалась с самого начала, она преследовала меня, словно большое и глупое привидение. Поняв, что не могу вдохнуть в своих героев жизнь, я буквально скрежетал зубами - теми немногими, которые у меня остались, - от безудержного бешенства и готов был вернуть деньги, но не позволяла гордость. Я упорно писал намеченную порцию слов каждое утро, в надежде, что дисциплина принесет достойный плод, но каждый следующий день лишь увеличивал мою досаду. Бедным Анни и Минни пришлось вытерпеть всю тяжесть моего недовольства собой, впрочем, хочется верить, что я не был слишком обременителен и что новые места и люди щедро вознаградили их за все плохое. Одно я знаю точно: им было очень весело, а меня ужасно раздражало поведение всех встреченных американцев. Что было толку твердить, будто американцы - такой же цивилизованный народ, как и мы, если в каждом швейцарском городе мы видели, как они едят с ножа? Я обнаружил, что американцы за границей держатся самым вредным для своей репутации и самым отталкивающим образом. Что было проку отстаивать их скромность и бесхитростность, если в гостиничной книге постояльцев в графе "Место следования" они хвастливо и вульгарно подмахивали: "Куда в голову взбредет"? Что было пользы клясться и божиться, будто они так же умны и развиты, как большинство культурных англичан, если никто из них не мог сказать и слова по-французски? Я думаю, вам ясно: перед вами сварливый папаша, сопровождающий своих дочек, тот самый, который нипочем не верит, что смешки за его спиной раздаются не только в адрес американских туристов, но и в его собственный.

Осталось упомянуть только одно, и я немедленно препровожу, вас в Рим, чего вы, наверное, ждете с нетерпением. Я пережил великое разочарование. Кажется, я признавался вам, как мне хотелось - и хочется поныне - написать историческую книгу и как я постоянно перебирал в уме замыслы этого opus magnus (великого произведения. - лат.). И вот перед самым отъездом в Рим, когда я уже был опутан псгрукам и ногам благословенными "Ньюкомами", мне предложили заняться изданием писем Хораса Уолпола. Какая пытка замечательное предложение, пришедшее слишком поздно! Вы только вообразите, получать деньги за то, чтобы целыми днями читать письма Уолпола! Как бы мне хотелось выполнить этот восхитительный заказ! Вообразите удовольствие перебирать подробности жизни великого человека, составить свод затронутых им тем и близко с ним познакомиться. Не могу, не хочу верить, что мне не суждено изведать этого счастья. Господи боже, когда я думаю, что все эти годы мог бы заниматься делом, гораздо больше мне подходившим и по склонностям и по способностям, и писать исторические или биографические книги, мне хочется растоптать и истолочь в труху все свои романы. Почему я не разобрался в себе раньше? Понятия не имею, но очень об этом горюю. Загадки вроде этой - самое тяжкое в пожилом возрасте, особенно когда они дело собственных рук.

Как бы то ни было, я вынужден был отказаться, выразив глубочайшее сожаление, и стал готовить свою маленькую армию к выступлению на Рим. Если вам кажется, что зимний сезон в Риме -это звучит романтично, если вы завистливо вздыхаете в ненастный зимний день, не торопитесь и запаситесь терпением.

17

Мы переезжаем в новый дом и испытываем все связанные с этим неудобства

Не помню, почему так получилось, но большую часть пути до Рима мы проплыли на речном пароходе. Не знаю, что взбрело нам в голову, - ехали мы долго, медленно и очень мучились от холода. Девочки, как всегда, сносили дорожные тяготы и неудобства с замечательным мужеством и, хотя их зубы выбивали дробь, неизменно твердили: "С-с-спасибо, все пр-р-рекрасно". Квартиру в Риме мы сняли - очень неразумно - над кондитерской в палаццо Понятовского на Виа делла Кроче. Не думайте, будто мы жили в роскоши, здесь каждый второй дом, даже совсем маленький и неприглядный, называется "палаццо", хотя в нем может ничего не быть от того великолепия, которое, как мы обычно полагаем, означает это слово. Наша хозяйка, маленькая синьора Эрколе, - как после оказалось, очень славная старушка, - не светилась материнской добротой, и девочки вначале отнеслись к ней настороженно. Жила она совсем отдельно в том же нелепом старом доме, обогреваемом медной жаровней, в которую накладывали уголь, и заставленном диковинной старинной мебелью, так что казалось, будто мы попали в музей. Наши скромные пожитки терялись среди этой рухляди, я даже усомнился, сможем ли мы чувствовать себя уютно в такой причудливой и мрачной обстановке, но Анни и Минни заявили, что здесь чудесно, так и должно быть за границей, и они не променяют это жилье ни на какое другое.

Едва мы оказались в Римег стало понятно, что я плохо продумал, как мы будем жить. Сам я отлично знал, что намереваюсь делать, но девочки... По утрам я собирался работать над "Ньюкомами", днем - пойти размяться, а вечером - обедать с любезными сердцу друзьями. Однако быстро обнаружил, что если не буду брать с собой Анни и Минни, они ничего не увидят. Но я привез их в Рим, разве этого мало? Конечно, мало, если им придется сидеть в четырех стенах в угрюмом старом доме, где нечем заняться и не с кем слово сказать. Всему есть предел, нельзя до бесконечности играть на пианино и вышивать, молодежи нужны развлечения - как я заранее об этом не подумал И не пригласил какую-нибудь даму, которая взяла бы на себя эту обязанность? В конце концов, мы порешили так: пока я работаю, они ведут себя тихо и занимаются своими делами, а вечером, если я отправляюсь в гости, в театр или прогуляться, они в положенное время беспрекословно ложатся спать, зато днем я им показываю Рим и слежу за тем, чтобы они бывали на людях и веселились.