Читать интересную книгу Введение в изучение св. Григория Паламы - Иоанн Мейендорф

Ересиарх и святой поборник Православия — это, конечно, два крайних полюса, и большинство людей всегда оказывается где–то между. Поэтому важно знать, как выразилось это противостояние в среде русской эмиграции, в которую столь глубоко, как мы видели, уходит корнями книга о. Мейендорфа?

В эмиграции было разделение. Все интеллектуальные авторитеты, которых упоминает о. Иоанн, принадлежали либо к Русскому Патриаршему (Константинопольского патриархата) экзархату в Париже, либо к зарубежным епархиям Московской патриархии. Эти две юрисдикции, но, главным образом, первая, дали всех тех авторов книг о Православии, по которым знакомится с Православием Запад. Но эти юрисдикции не сделали ничего для приобщения Запада к православному монашеству — поскольку и сами его, практически, не имели (отдельные монахи, и даже строгой жизни, в этой части эмиграции были — как уже упоминавшийся вл. Василий Кривошеин — но не было монашеской традиции, тем более, такой, чтобы содействовать принятию православного монашества коренными жителями Запада). Монашество как живую традицию принесла на Запад другая часть эмиграции — Русская Зарубежная Церковь, и до недавнего времени именно она содействовала обращению в истинное святоотеческое (а не «неоортодоксальное») Православие западных людей и началу в их среде православного монашества. Когда писалась книга о. Иоанна, Западно–европейской епархией Русской Зарубежной Церкви управлял великий подвижник и проповедник Православия в Европе и Америке архиеп. Иоанн Максимович (1896–1966; канонизирован в 1994), которого также иногда видели молящимся в окружении Фаворского света…( [389]) Но ни к личности этого святого отца, ни к духовно близким ему личностям (например, других иерархов Зарубежной церкви — Леонтия Чилийского и Аверкия Сиракузского) в парижском «Saint Serge» (как называют институт, воспитавший о. Мейендорфа) интереса не проявляли.

В Зарубежной Церкви — несмотря на многие недостатки и даже на типичные для эмигрантов черты национальной замкнутости, — несмотря на все подобное, в ней шла подлинная церковная жизнь, к которой было причастно столько святых, которая сохраняла в эмиграции традиции Оптиной и Валаама и приобщала к ним «конвертов», которая, наконец, не только не была националистической, но заложила основы собственных православных церквей во Франции и Голландии (особенно ревновал об этом св. Иоанн Максимович, служивший по–французски, по–английски и по–голландски и возобновивший православное почитание многих западноевропейских святых I тысячелетия). Едва ли можно спорить о том, которая часть эмиграции «полнее» сохранила у себя исихастскую традицию… И при всем том — даже о существовании этой жизни нельзя заподозрить, читая книги той части русской эмиграции, к которой принадлежал о. Иоанн Мейендорф. В конце гл. IV ч. II настоящей книги о. Иоанн изложил святоотеческое учение о значении монашества в православной Церкви. Ничего к этому не прибавляя, остается лишь сделать вывод о том, насколько церковным могло быть «неопатристическое возрождение», коль скоро оно не оказывалось в то же время возрождением монашества.

То, что может быть простительно современникам, которым бывает трудно сохранить беспристрастие в гуще конфликтов своей эпохи, перестает быть простительным для потомков. Мы не можем поддаваться иллюзии, будто с конца 1920–х гг. «столицей» православного богословия стал Париж. Напротив, мы не можем не видеть, насколько мало этот мирок — хотя бы и ставший органической частью международного сообщества профессиональных церковных деятелей и хотя бы и имевший глубокие корни в истории русской интеллигенции — насколько мало он соприкасался с реальной толщей православной церковной жизни. Из тех, кто был частью этого мира, немногие с такой же настойчивостью, как о. Мейендорф или о. Флоровский стремились узнать и принять истинное учение святых отцов, и таким людям приходилось жить в постоянном конфликте с «преданием» той среды, в которой они находились. Потому были возможны такие перемены церковной ориентации, которыми богата судьба о. Флоровского.

Но и те, кто стремится следовать исихастской традиции вслед за ее опытными наставниками, испытывают нужду не только в молитве, псалмопении и рукоделии, но и в чтении. Эта часть православного мира нуждается в догматической и патрологической «грамотности», о чем можно сделать вывод хотя бы из тех усилий, которые полагались для ее достижения такими людьми, как св. Юстин Попович или о. Думитру Станилоаэ.

В одном своем отзыве по поводу критики Бердяевым о. Флоровского о. Мейендорф сам определил, какой должна быть критика: «Если критик хочет критиковать, то… [ему] следовало делать это на том же научном уровне и с той же добросовестностью, как это делал Флоровский»( [390]). Естественно, что о. Иоанн вправе требовать такого же отношения к себе. Едва ли он мог бы посчитать некритическое повторение его взглядов достойным продолжением своего дела.

В наследии о. Иоанна остается очень многое, и это многое только выигрывает, если его освободить от всевозможной сиюминутной шелухи, вроде экуменических иллюзий или предубеждений против некоторых истинно православных. Наследие о. Иоанна представляет сейчас проблему, сходную с той, которую одним веком раньше представляло наследие славянофилов. Тогда один великий православный мыслитель решил ее так:

«Нет! Не просто продолжать надо дело старых славянофилов; а надо развивать их учение, оставаясь верным главной мысли их […]; надо видоизменять учение там, где оно было ни с чем несообразно. Надо уметь жертвовать частностями этого учения — для достижения главных целей…»( [391]).

Примечания

1

Мауристы — бенедиктинские монахи из Конгрегации св. Мавра, занимавшиеся изданием греческих святых отцов. Все их издания перепечатаны в Патрологии Миня и, в значительной части, сохраняют научное значение до сих пор. По их изданиям читали древних отцов отцы Церкви в последние столетия.

2

В русском переводе оба этих приложения сняты. Причины объяснены во вступительной заметке «От издателей».

3

О том, какой эта связь с «исканиями современной мысли» представлялась автору, см. ниже, ч. II, особ. гл. V (об «экзистенциализме», или «богословии бытия», и о «персонализме»).

4

Ср. Послесловие, раздел «Св. Григорий Палама и экуменизм».

5

Противопоставление взглядов св. Григория Кипрского и св. Фотия по вопросу об исхождении Св. Духа автор позднее признал необоснованным. См. ниже, ч. II, гл. VI.

6

Факт прямой ориентированности св. Григория Паламы на Григория Кипрского не подлежит сомнению. Тем не менее, нужно признать, что определяющим было воздействие не столько Григория Кипрского лично, сколько более общей традиции, восходившей к Никифору Влеммиду. См. примечания после гл. VI ч. II.

7

Неизданный текст Арсения Тирского [Ходатайство к Иоанну Кантакузину] просвещает нас относительно умеренной позиции св. Феолипта: «Епископ Филадельфийский, — пишет он, — отошел от общения с двумя патриархами–современниками; он не сослужил с ними и не поминал их имен на святой литургии, хотя это и имело причиной не догматическое заблуждение, не другие канонические соображения, а соборное распоряжение, даровавшее великий мир Церкви, — акт, который получил ревностнейшее одобрение императора, восстановившего поколебленную латинством Церковь. ” Один из двух патриархов, с которыми св. Феолипт прервал церковное общение, несомненно, Григорий Кипрский. Что касается «соборного распоряжения», то это — Томос 1285 г., осудивший Лионскую унию; действительно, из–за него произошел раскол, но это, по крайней мере в случае св. Феолипта, не было связано с его богословским содержанием.

8

И не ранее 1322 г. — наиболее вероятного года его блаженной кончины (Sinkewicz. Theoleptos of Philadelpheia…, 22–23).

9

Говоря о преп. Никифоре, св. Григорий Палама пишет, что Варлаам «не уважил его блаженного (направленного против унии) исповедничества и изгнания, к которому оно привело; он не уважил тех, кто поддерживали с ним отношения во время его изгнания и кому он преподал Божественное знание… я говорю о том Феолипте, которому город Филадельфия послужил светильником» и т. д. (Триады. II. 2, § 3 // 509. 12–14); ср.: Никифор Хумн. Похвальное слово св. Феолипту // J. F. Boissonade. Anecdota graeca. Paris 1833 [репринт: Hildesheim 1962]. V. 201–203; св. Филофей, Похвальное слово, 12 // 439.1 eJp. <561 A>. Св. Феолипта и св. Никифора до сих пор почитают на Афоне, в особенности в Карее, где они будто бы жили (Путеводитель по св. Афонской горе. М. 1903. С. 132).

10

Этот вывод, в основном, подтверждают новейшие исследователи, знакомившиеся с произведениями св. Феолипта во всей полноте: A. Rigo. Nota sulla dottrina ascetico–spirituale di Teolepto Metropolita di Filadelfia (1250/51–1322) // Rivista di studi bizantini e neoellenici. 1987. 24 (34). 165–200; Sinkewicz. Theoleptos of Philadelpheia…, 26–66. Тем не менее, систематического исследования исихастской традиции в тех формах, которые она имела в ближайшие десятилетия перед «исихастскими спорами», до сих пор не появилось. Это нужно связать и с крайне плохой изученностью религиозной жизни Византии более ранней — периода Комнинов. Весьма вероятно, что именно св. Феолипт был автором Канона Иисусу Сладчайшему и 4 стихир, следующих за ним: в греческих печатных часословах этот канон обычно атрибутируется исихасту XIV в. Феоктисту Студиту, однако из немногих средневековых рукописей, где составитель канона указывается, только 1 содержит атрибуцию Феоктисту, а 3 — св. Феолипту (Sinkewicz. Theoleptos of Philadelpheia…, 24). Для каждого, кому знаком этот канон, должно быть понятно, насколько его автор свыкся с непрестанным памятованием Имени Иисусова.