Читать интересную книгу Жестокий век. Книга 1. Гонимые - Исай Калашников

— Стрелы? Почему же сразу не сказал? Хорошего умельца я ценю даже больше храброго воина. Делай, Тайчу-Кури, стрелы. Как можно больше. Боорчу, выдай ему все, что потребует. Пусть он не заботится ни о еде, ни о питье, ни о тепле.

Тайчу-Кури заторопился из юрты. Едва прикрыв за собой полог, закричал:

— Каймиш! Он меня не забыл. Мы будем жить хорошо. Я же вырос в одежде Тэмуджина…

Тэмуджин невольно рассмеялся.

— Он хороший парень. Если такой же умелец, цены ему нет. Джэлмэ, когда твои отец будет ковать мое железо? Нам нужны кузнецы, лучники, стрелочники, тележники… У нас все должно быть свое. Поезжай, Джэлмэ, к отцу. Передай: все, что он говорил в курене тайчиутов и позднее, я хорошо помню и буду стараться делать, как он хотел.

— Я получил весть: мой отец болен. Вряд ли он сможет ковать…

— Все равно поезжай. Твой отец большого ума человек. Я хотел бы с ним поговорить. Что слышно о Теб-тэнгри?

— Не зная устали, он работает языком в тайчиутских куренях. Его предсказания начинают сбываться, и люди слушают его с трепетом.

— Пусть он приедет ко мне. Я хочу поговорить с ним.

«У тебя много дел», — с потаенным осуждением говорит Джамуха. И верно, много. И отложить ни одно невозможно. Он достиг того, о чем еще недавно едва осмеливался думать. Конечно, весь улус отца пока не собрал, людей мало, не хватает даже рук, чтобы доить всех кобылиц и коров, невелико число воинов…

Когда возвращались из меркитских владений, его встретил Теб-тэнгри.

«У тебя теперь есть седло и конь под седлом, — сказал он. — У тебя юрта с очагом и невыкипающим котлом над огнем. Но не сиди у котла. Чаще вдевай ногу в стремя седла». Тэмуджин и без шамана знал: сидеть некогда. С ним Джамуха, над ним благоволение хана Тогорила. Пока будет так, никакой Таргутай-Кирилтух не осмелится тронуть его или потребовать выдачи беглых воинов. Пока… А что будет потом, никому неведомо. Надо спешить, умножать свою силу. Чем же недоволен Джамуха?

Его думы вспугнул Тэмугэ-отчигин. Переступив порог юрты, младший брат смущенно-неуверенно кашлянул, проговорил:

— К матери большие гости прибыли — наш дядя Даритай и двоюродный брат Хучар.

— О-о! — удивленно округлил рот Тэмуджин, тряхнул головой, победно глянул на Боорчу и Джэлмэ.

Если к нему пожаловал хитромудрый дядя, не боясь гнева Таргутай-Кирилтуха, то…

— Зови скорее! — сказал Тэмугэ-отчигину.

— Они сюда не идут.

— Почему?

— Об этом их спросила наша мать. Дядя сказал: негоже старшему идти на поклон к младшему.

— Как, как?

Опасливо поглядывая на брата, Тэмугэ-отчигин слово в слово повторил сказанное. Глаза Тэмуджина налились чернотой, по вздрагивающим щекам пятнами пошел румянец; сдавленно просипел:

— Во-от что! — Бурно выдохнул из груди воздух, гневно загремел: — Блудливые псы! Ждут, что я буду слизывать пыль с их гутул?! Гоните из куреня! Плетями! Нет, коровьим дерьмом! Боорчу, кличь нукеров.

— Это можно. Это я сейчас, — весело отозвался Боорчу, но не побежал из юрты, даже не поднялся. — Это просто, Тэмуджин. Но когда я был маленьким, бабушка говорила мне: «Не бери горячий уголь голой рукой, обожжешь пальцы».

— Боорчу! — угрожающе крикнул Тэмуджин.

— Ладно, я сделаю, как ты велишь. Но тебе не мешало бы послушать, что об этом скажет Джамуха.

— Что Джамуха? Они мои родичи!

— Джамуха — твой анда. И не ты ли говорил, что он для тебя ближе кровных братьев, что его душа — половина твоей души? Если так, обе половины должны быть в согласии.

И как ни гневен был Тэмуджин, уразумел, что Боорчу говорит правильно. Молча отправился в юрту анды. Джамуха в легком шелковом халате и просторных мягких чаруках лежал на кошме, слушал седовласого сказителя улигэрча. Его лицо было задумчиво-сосредоточенным, казалось, он видит перед собой что-то особенное и не может решить, верить ли увиденному. Улигэрч сидел у почетной стены, рядом с Уржэнэ. Голос у него был с заметным дребезгом, таким, какой бывает у треснувшего котла, но сильный и гибкий; речь его завораживала складностью; слова как бы сцеплялись друг с другом, будто завитки на узорном войлоке, и бесконечной была цепь причудливого узора.

Ленивый покой юрты, празднично-ублажающая речь улигэрча вызвали в душе Тэмуджина легкое презрение.

Джамуха какое-то время смотрел на своего друга отрешенно, словно не узнавая или не понимая, почему он здесь. Знаком повелел улигэрчу замолчать, сел.

— Наверное, опять дела? — В полувопросе Джамухи различима была досада.

— Да. Важные. Приехали Хучар и Даритай-отчигин.

— Гость — радость хозяина. Чем же ты обеспокоен?

— Я не обеспокоен. Я злее раненого вепря. Дядя прибыл ко мне за почестями. Старшинством своим заносится.

Джамуха сбросил с ног чаруки, натягивая гутулы, снизу вверх посмотрел на Тэмуджина, неодобрительно хмыкнул.

— Почитать старших, анда, нам деды завещали. Разве Даритай не родной брат твоего отца? А Хучар кто тебе? Если мы не станем уважать ни родства, ни старшинства, что будет со всеми нами? Не ты ли говорил мне, что не держишь в сердце зла?

— Они не берегли честь рода. Я ходил с кангой на шее, а они смотрели на меня и пили, ели, и ни у одного не застряла кость в горле, ни один не поперхнулся! Не уважающие свой род могут ли требовать уважения к себе?

Обувшись, Джамуха встал рядом с Тэмуджином, будто меряясь с ним ростом. Он был на полголовы ниже Тэмуджина, уже в плечах. Насупился, шагнул в сторону.

— Тэмуджин, ты все время оглядываешься назад. Это худо. Несогласие принесло не одному тебе, всем нойонам много разных бед. Унижали тебя. Но унижены были и твой дядя, и твои двоюродные братья. Пристало ли считать, кто больше, кто меньше? И надо ли, раздуваясь от гордости, возвышаться друг над другом, накликая на свою голову новые беды?

— Не я возвышаюсь над своими родичами… — начал было Тэмуджин и вдруг умолк, помолчав, сказал почти спокойно: — Твои слова, анда, разумны. Я их принимаю. Идем к моей матери.

Он сказал не совсем то, что думал. В словах Джамухи была правота, но не она угасила гнев и убедила его. Понял вдруг куда более важное: Даритай-отчигин и Хучар приехали к нему, а не он к ним. Уже одним этим они поставили себя ниже его, Тэмуджина. Хитрый Даритай-отчигин, чтобы совсем не пасть в глазах своих нукеров и в своих собственных глазах, придумал ловкий ход. Ну и пусть хитрит, изворачивается. Разве это что-то меняет? И разве переломится шея, если он поклонится своему дяде? Чтобы кланялись тебе, умей и сам поклониться.

Он первым переступил порог материнской юрты, медленно распрямился. Даритай-отчигин, Хучар сидели у стены с онгонами, разговаривали с матерью. Оба сразу же встали. Маленький верткий дядя бросился к нему с радостным воплем:

— Наконец-то я вижу тебя, родной ты мой страдалец!

И закрутился, оглядывая, ощупывая маленькими своими руками Тэмуджина. В суматохе, поднятой им, никто никому не поклонился, но все получилось очень пристойно. И Тэмуджин окончательно утвердился в своей догадке, даже больше, в узеньких вроде бы смеющихся глазах дяди он уловил что-то похожее на страх. От этого стало легко, будто свалил с плеч тяжелую ношу.

За обедом Даритай-отчигин говорил без умолку, безбородое его лицо лучилось мелкими морщинками, можно было подумать, что он здесь самый счастливый. А Хучар был немногословен. Крупный, тяжеловесный, чернобородый, он держался в стороне, посматривал на Тэмуджина и Джамуху, что-то прикидывая в уме.

— Эх, Тэмуджин!.. — Даритай-отчигин горестно сложил руки. — Печаль о тебе убавила мою жизнь на много лет. А сейчас смотрю на тебя, багатура, и годы возвращаются обратно… Но и обидел ты нас тоже… Пошел на меркитов — не позвал. Мы ли не твои самые близкие родичи?

— Дело поправимое. — Тэмуджин спрятал усмешку. — Я собираюсь в кочевья Таргутай-Кирилтуха. Приглашаю…

— Неужели дерзнешь? Силен ты стал, Тэмуджин. Таким же был твой отец, а мой любимый брат Есугей. Весь ты в него — лицом, умом, смелостью… Оэлун, я правильно говорю? Ну вот… Так почему же нам в таком случае не пойти на Кирилтуха? Пойдем, Хучар?

Помедлив, Хучар буркнул:

— Может, и пойдем.

— Нам от Таргутай-Кирилтуха досталось в эти годы, — пожаловался Даритай-отчигин. — Тебе, Тэмуджин, легче было. Тебе что — колоду немного поносил и сбросил. А он у нас до сих пор на шее висит.

Тэмуджин внимательно прислушивался к голосу дяди: врет или не врет? Как будто нет. Если здраво рассудить, так оно и получается. Задушить их Таргутай-Кирилтух не смог, но и ходу не дает. Он для них как тяжелый вьюк для скаковой лошади. Они будут рады скинуть его. Может быть, в самом деле ударить на тайчиутов?

— Хучар, в бабки с нами сыграть не хочешь? — спросил, улыбаясь, Джамуха.

— В бабки? — Хучар, углубленный в свои думы, не сразу понял его. А-а… Нет, в бабки играть не хочу.