ваших солдат встретится с тем же числом дорсайцев и разобьет их, то...
Наступила тишина, так как меня остановил взгляд Элдера Брайта.
— Ты что, считаешь меня дураком?!— рявкнул он.— А может быть, ты сам дурак?— он долго смотрел на меня. Я молчал. Наконец, он кивнул головой и тихо, как бы про себя, произнес: — Все верно... этот ньюсмен — глупец!
Затем Глава Объединенных Церквей встал и указал мне на дверь. На этом наше интервью закончилось.
Не думаю, что он посчитал меня дураком. Все было гораздо сложнее. Это был момент, когда я сделал свое предложение. Но я так и не понял, что означала такая необычная реакция. И это беспокоило меня. Мое упоминание о дорсайцах не могло быть таким впечатляющим. Я хотел было спросить об этом Джаймтона, но решил, что мудрее будет немного подождать.
Наконец настал тот день, когда Брайт задал вопрос, который он рано или поздно обязан был задать.
— Ньюсмен,— сказал он,— ты как-то говорил, что героями становятся, победив прежних, признанных героев. Ты упомянул при этом как пример, прежних героев в общественном мнении: Дорсай... и Экзотику.
— Да, Старейшина.
— Но эти безбожники с Экзотики,— медленно выговаривал он слова, будто пробуя их на язык,— они ведь используют наемные войска. А что толку разгромить наемников? Даже если это легко и возможно!
— Но почему бы вам не рискнуть?— спросил я.— Такого рода победа могла бы создать вам благоприятное общественное мнение. Правда, для встречи с Дорсаем Френдлиз еще не вполне подготовлен...
Он тяжело взглянул на меня.
— А с кем мы могли бы рискнуть?— потребовал он.
— Ну... всегда есть небольшие группы людей, которые хотят что-то изменить. Скажем, если небольшая инакомыслящая группа наймет ваших солдат для свержения конституционного правительства... Конечно, я не хотел бы, чтобы повторилась ситуация с Новой Землей...
— Мы получили деньги, и нас не касается, кто выиграл в той грязной войне,— раздраженно бросил Брайт.— Разве мы не придерживаемся Кодекса Наемников?
— Да, но силы противников на Новой Земле были примерно равны. И вот, если бы вы оказали помощь крохотному меньшинству против всей государственной машины... Скажем, что-то подобное борьбе шахтеров Коби против шахтовладельцев!
— Что? Коби?— Брайт в задумчивости начал мерить шагами кабинет.— Как ни странно, ньюсмен, но я уже получил подобную просьбу о помощи, причем на совершенно выгодных условиях, от группы...
Он снова сел за стол и внимательно посмотрел на меня.
— От группы, подобной Коби?— спросил я; невинно.— Уж не сами ли шахтеры взывают о помощи?
— Нет, не шахтеры!
Брайт помолчал, затем встал и подошел ко мне.
— Мне сказали, что вы собираетесь покинуть час, ньюсмен.
— Я?
— Не думаю, что меня неправильно проинформировали,— почти весело проговорил он.— Мне сказали, что сегодня вечером вы улетаете на Землю. Вы что, уже купили билет?
— В общем... да,— кивнул я, изображая растерянность.— Как это я мог запамятовать? Неужели я не сказал вам об этом, сэр?
— Доброго пути, ньюсмен,— протянул мне руку Брайт.— Я очень рад, что мы смогли достичь с вами понимания. Можете рассчитывать на меня в будущем. Думаю, что в следующий ваш приезд на Гармонию мы лучше встретим вас.
— Благодарю,— просиял я.
— До свидания, ньюсмен.
Мы снова пожелали друг другу всего наилучшего, и я отправился в отель. Мои вещи были уже упакованы. На столе лежал билет на вечерний лайнер.
И вот, пятью часами позже, я находился уже в космосе, на пути к Земле.
А спустя неделю движение «обывателей» на Святой Марии, тайно обеспеченное людьми и снаряжением с Френдлиза, совершило быстрый и кровопролитный переворот, заменив законное правительство лидерами Голубого Фронта.
ГЛАВА 20
На этот раз я не просил о встрече Пирса Лифа. Он сам вызвал меня. Когда я шел по коридорам «И.Н.С.» и подымался по эскалатору к его кабинету, головы одетых в гильдийскую форму людей поворачивались, провожая меня взглядом.
За три года, прошедшие после того, как лидеры Голубого Фронта захватили власть, многое изменилось для меня.
Я получил свой час мучений встречи с сестрой. И каждый раз, когда я вспоминал про это, с новой силой вспыхивала боль и сожаление. Чтобы отомстить за все, я предпринял два действия — на Святой Марии и на Гармонии. Я привел свою месть в движение. Эти три года, действительно, изменили меня. Поэтому-то Пирс Лиф и вызвал меня. За три года сила моего знания стала полной в такой мере, что по сравнению с ней та, что была у меня, когда я говорил с Брайтом, представлялась слабой, хрупкой, словно только что родившейся. Я грезил местью, с клинком в руке, который вершит правосудие. То, что я сейчас в себе ощущал, было неизмеримо сильнее, чем какое бы то ни было прежнее чувство, сильнее, чем желание есть и пить, чем желание любить и жить.
Тупицы те, кто думает, что человека удовлетворит здоровье, женщины и горячительные напитки. Эти вещи мелки по сравнению с величайшей из страстей, которая поглощает все силы, надежды, страхи и мечты, которая, не найдя выхода, иссушает мозг.Эта страсть — жажда мести! Глупцы, кто думает иначе. Ни живопись, ни музыка, ни молитва не могут доставить такой радости, как свершение этой страсти. Пожалуй, с ней можно было бы сравнить радость тех, кто строил Парфенон, или сражался, защищая родной дом в Фермопилах. Владеть собой, использовать себя как оружие в собственных руках, и так создавать или разрушать, как никто больше не сможет воздвигнуть или разрушить,— это и есть величайшее удовольствие, которое доводилось знать только богам и демонам!
Это и вошло в меня за эти два или чуть более года.
Я грезил держать молнии в руках над 14 мирами и подчинять их своей воле. Теперь я держал их! Мои возможности усилились. Я предугадывал поступки таких людей, как Уильям с Сеты, Блейк с Венеры и Сэйона, преподобный отец с миров Экзотики — всех тех, чьи движения и колебания делали межзвездную политику,— и ощущал их результаты совершенно ясно. И с этим знанием я направлялся туда, где эти события ожидались. И описывал их, словно они уже случились, хотя все еще было впереди. Поэтому-то мои коллеги по «Гильдии»и считали меня полудьяволом или полупророком.
Но я ничего не говорил им. Свои секреты я держал при себе, согреваемый предвкушением мести, чувством клинка, сжатого в руке,— инструмента моего РАЗРУШЕНИЯ!
И вот кабинет Пирса Лифа. Сам