картошку или зелень, которая была в это время года. Иногда мы путешествовали вместе с цыганами, которых иногда насчитывалось до пятидесяти — шестидесяти в таборе. Цыгане — любопытный сорт людей; они не позволят вам вступить с кем-либо из них в те или иные отношения до тех пор, пока не увидят, что вы останетесь среди них.
Я помогал Скупому Джону продавать на рынках его товары, выдавая их покупателям.
Первое, что я украл в своей жизни, была пара башмаков и носовой платок, которые я забрал у пьяного, спавшего на ярмарке в Рединге в Берксе. Он лежал в задней части ярмарочного балагана, и рядом с ним никого не было. Стоял сентябрь, смеркалось. В ярмарочный день я заложил башмаки в Виндзоре за три шиллинга и продал носовой платок за один шиллинг.
Мне было лет семнадцать, когда я отправился в путь со Скупым Джоном, и оставался с ним около тринадцати недель, а потом я ушел от него из-за ссоры, которая между нами произошла. Мне очень нравилась моя работа у него, я получал два шиллинга с фунта, и иногда у меня было от одного фунта до 25 шиллингов в неделю. Но ярмарки проводились лишь время от времени, и заработок мой был непостоянным.
Я ушел от Скупого Джона в Виндзоре и пришел в город Слау с торговцем лошадьми, и там мы расстались. Он дал мне два шиллинга за мои услуги. Потом я пришел в Лондон, где я и живу с тех самых пор в разных ночлежках. Я помню, что, когда я пришел в этот огромный город, я был сильно поражен его чудесами и каждая улица мне казалась ярмаркой. Прийдя в Лондон, я был без денег и без друзей, которые могли бы мне помочь. Я отправился в Кенсингтонский работный дом и получил место для ночлега. Около двух недель я прожил в различных работных домах Лондона. Они обычно давали своим жильцам один кусок хлеба утром, а другой вечером и предоставляли ночлег на досках, покрытых соломой.
Затем я стал лондонским уличным певцом и мог заработать в среднем от двух шиллингов до двух шиллингов и шесть пенсов за вечер. Но когда вечером шел дождь, я не получал ничего. Зимой я пел в дневное время, а летом я выходил на промысел вечером. Так я обошел много больших и маленьких улиц Лондона. Я пою в Марилебоне, Сомерс-Тауне, Кэмден-Тауне, Паддингтоне, на Уайткросс-стрит, в Сити, Хэммерсмите, на Коммершл-Роуд, в Уайтчепеле и живу в различных ночлежках. Они становятся моим домом там, где я нахожусь. Я пою разные песни, сентиментальные и смешные. Самые любимые — это «Нежная Анни», «Она надеялась на успех», «Щеголь-муж», «Брак на неделю», «Что сказала старуха» и «Джон Буль и мальчик». На протяжении многих лет я жил тем, что пел на улицах иногда один, а бывало, что с товарищем. Иногда я прошу милостыню на Риджент-стрит и Бонд-стрит «на лету», то есть я хожу за проходящими мимо людьми. Время от времени я делаю это на Оксфорд-стрит и в Холборне. Иногда я получаю от разных людей небольшую работу: вращать колесо для полировки стали и т. д., а также делать другую работу. Когда у меня наступают тяжелые времена, я ворую из карманов платки, один или с двумя товарищами. (В ходе нашего интервью мы видели, что он очень неловкий карманник.) Иногда я выхожу вместе с тем молодым темнолицым парнем, которого вы видели внизу. Он очень опытный карманник и часто был осужден за это в уголовном суде.
Много лет я прожил в дешевых ночлежках Лондона. Самая худшая, которую я когда-либо видел, находилась на Кит-стрит в Уайтчепеле лет девять назад, прежде чем ее перестроили и улучшили. В те времена много людей теснилось в нескольких комнатах, а на полу лежали голые люди всех возрастов и обоих полов; мужчины и женщины, мальчики и девочки спали вповалку. Обычным делом было увидеть спящих вместе мальчиков и девочек. Разговоров, которые они слышали, и сцен, которые проходили перед их глазами, было достаточно, чтобы отравить нравственность молодежи.
По утрам они обычно отправлялись в город в различные места; одни просили милостыню, другие воровали.
Единственными книгами, которые они читали в воскресные вечера, были «Джек Шепард», «Дик Турпин» и «Ньюгейтский календарь», которые они брали из соседних библиотек, сделав взнос в размере 1 шиллинга. Их читали с большим интересом. Жильцы ночлежки стали бы читать скорее эти, чем какие-нибудь другие книги. Я никогда не видел, чтобы кто-то из них ходил по воскресеньям в церковь. Иногда они в одиночку или по двое ходили в школу для бедных вроде той, что на Филд-Лейн недалеко от Смитфилда.
Часто случалось так, что муж уходил от жены, и она приходила в ночлежку и жила тем, что просила подаяние. В какие-то дни она собирала два или три шиллинга, а в другие не набиралось и полпенса.
Воры редко приходили в ночлежку, разве что поесть и поспать. Они питались лучше, чем попрошайки. Карманник живет лучше, чем обычный вор; и о карманнике все более высокого мнения в ночлежках и тюрьмах, чем о попрошайке.
Карманники самого низкого пошиба часто жили в этих дешевых ночлежках. Некоторые из них были молодыми парнями, а другие были мужчинами среднего возраста. Молодые карманники, если они проворны, вскоре уходят из ночлежки и снимают комнату в каком-нибудь месте вроде Сомерс-Тауна, Марилебона, Бурга, Уайтчепела или Вестминстера. Карманники, живущие в ночлежках, в большинстве своем те, кто ворует носовые платки.
Я часто видел, как мальчики в ночлежках для развлечения крали что-нибудь друг у друга из карманов; многим из них было от десяти до одиннадцати лет.
В ночлежках очень много воров. Они ходят на улицу по двое: один стоит на стреме, пока другой крадет какую-нибудь вещь, ботинки, жилет или пиджак и т. п. из магазина или с уличного прилавка. Я сам иногда выхожу с напарником и ворую пару ботинок у входа в магазин. Затем я продаю их в ломбард или какому-нибудь рабочему, проходящему мимо по улице.
Я знавал таких жильцов ночлежек, которые клали в пакет опилки, а сверху клали немного табака, чтобы прикрыть опилки с открытого конца пакета; и такой пакет они продавали прохожим как пачку табака.
Когда мне приходится туго, я иду на улицу, краду буханку хлеба в булочной и несу ее в ночлежку. Я часто воровал шелковые и батистовые платки из карманов джентльменов.
Однажды я украл серебряную табакерку из кармана пальто одного мужчины, а