– Что это значит? – спросил я караульного офицера.
– В приказе нет ни слова о вещах, – отвечал он.
– Ах, вы, жадные канальи! Мне стыдно за вас! Принесите все сию минуту! А где другие арестованные?
– Какие другие? – спросил он с удивлением.
– Ах, я дал вам не ту бумагу. Под конец совещания мы по некоторым причинам решили освободить их всех. Вот второй приказ.
Я вынул бумагу, которую нарочно не показал ему сразу, и передал ему.
Он внимательно прочел ее, затем посмотрел на меня и сказал:
– Вот странный приказ, сеньор.
– Вы, должно быть, пьяны или сошли с ума, – холодно отвечал я. – Обсуждать данные вам приказания! При моем правлении таких вещей не бывало в Гертруденберге. Исполняйте приказание немедленно, или я прикажу посадить вас под арест за пьянство во время исполнения служебных обязанностей!
Я умел говорить с солдатами. Мне говорили, что в подобных случаях мой голос приобретает жуткие интонации. Кроме того, ведь этот караульный офицер на знал действительного положения вещей. Может быть, меня восстановили в должности – никто этого не знал.
Офицер отправился.
Через некоторое время тюремные ворота медленно открылись и показался длинный ряд жалких фигур. Они были едва прикрыты лохмотьями, дрожали от холода, некоторые едва могли держаться на ногах. Я и не думал, что их будет так много.
Что мне теперь с ними делать? Имея позади себя толпу больных, плачущих людей, нечего было и рассчитывать пробиться через ворота. Приходилось брать с собой только тех, которые не были еще изувечены и могли двигаться. Остальные должны были остаться. Это было очень неприятно, но делать было нечего.
Мы отвели этих несчастных людей в один из глухих переулков, подальше от главных улиц, и здесь произвели их разбор. Многие плакали и просили взять их с собой: еще жива была в памяти резня, происшедшая в других городах. Но я был неумолим. Те, которые уже не могут жить дольше, должны уступить свое место другим, более жизнеспособным. Таков великий закон жизни. Это жестоко, но это так.
Мы оставили их здесь же, на темной, холодной улице, предоставляя им самим спастись или погибнуть. Может быть, их возьмут к себе какие-нибудь сердобольные люди, несмотря на страшную опасность для тех, кто решился бы приютить их у себя, а может быть, и не возьмут. Мы ничего не могли сделать для них. И мы поскакали дальше во мраке: топот наших лошадей заглушал их тихие вопли.
Скоро мы прибыли к темному проходу, носившему название Чертова переулка. Это было скверное место, в самой плохой части города. Здесь всегда стоял скверный запах, несмотря даже на холодное время года. Но губернатору Гертруденберга приходилось уезжать из города словно вору, ночью, незаметно, без проводов.
Тут должен был ждать нас Диего с моей женой, если бы ему удалось отыскать ее. Но я уже не надеялся на это.
Все-таки я пришпорил лошадь и первым прискакал к этому мрачному месту. Здесь стояла кучка людей – четверо мужчин и одна женщина, но моей жены между ними не было. Мужчины оказались солдатами барона фон Виллингера, а женщина – донной Марион. Я должен был подъехать к ней вплотную и только тогда узнал ее. Она, по-видимому, узнала меня скорее, хотя я был в боевых доспехах.
– Дон Хаим, – воскликнула она, – что случилось?
– Вот что, донна Марион. Моей власти настал конец, и я бегу из Гертруденберга, как павший изгнанник. Теперь я стараюсь спасти всех тех, которые могут погибнуть вследствие моего падения.
– О! – вскричала она. – Я так и знала, что случилось, должно быть, нечто ужасное. Ваши люди силой привели меня сюда. Вам лучше бы оставить меня на произвол судьбы. Ваша жена Изабелла с вами?
– Нет, – с горечью ответил я. – Я не знаю, где она теперь. Я просил ее приготовиться к отъезду, но, когда вернулся домой, ее уже не было. Я отправил на поиски Диего, чтобы он привел ее сюда, но он не пришел. Я уже не могу больше ждать. Я обещал ей освободить ее отца, который следует сюда при войске. Теперь каждая минута дорога. Через полчаса будет уже поздно.
Донна Марион молчала. Что было ей сказать?
Я стал вглядываться в улицу, но, кроме темных силуэтов всадников, ничего не было видно. Прошел почти час с тех пор, как я расстался с доном Педро. Каждую минуту его слуги могли войти в его комнату и найти его там. Немцы, конечно, могут защищать некоторое время переднюю, если захотят удержать за собой эту в сущности крайне невыгодную позицию. В доме дона Педро имеется сильный отряд его охраны, и такое положение не может длиться долго.
Я осмотрелся еще раз. На минуту туман поднялся вверх, и в конце улицы мелькнула слабая полоса света, падавшего неизвестно откуда. На улице было безмолвно и безлюдно.
– Вперед! – скомандовал я. – Донна Марион, я должен просить вас присоединиться к женщинам в арьергарде. Возможно, придется вступить в бой.
Сделав несколько поворотов, мы очутились на улице, которая вела к городским воротам. Мы продолжали двигаться в тумане, едва различая дома на противоположной стороне улицы. Вдруг наш авангард остановился и выстроился темной линией.
Прежде чем достигнуть Бредских ворот, нужно пройти еще внутренние ворота, уцелевшие с того времени, когда город кончался на этом месте. Эти ворота обыкновенно были всегда открыты, и в башне над ними часовых не ставили: ворота были совершенно бесполезны в наше время. Но сегодня ворота оказались закрытыми и на запоре. За ними виднелись часовые.
Я подъехал к воротам и нетерпеливо постучал в них рукояткой моей шпаги.
– Открыть ворота! – крикнул я.
Наверху в отверстии башни показался свет. Какой-то голос спросил:
– Кто идет?
– Дон Хаим де Хорквера. Открывайте ворота.
– Пароль?
– Пароль? Вы смеете спрашивать меня пароль? Приказываю вам открыть ворота.
– Мы не обязаны больше исполнять ваших приказаний, сеньор. Поезжайте обратно, или на вас падет вся ответственность за то, что произойдет.
– Собака! Ты смеешь угрожать мне! Это будет для тебя первый и последний раз. Дайте сюда топоры, – крикнул я.
Я был в ярости от этого неожиданного препятствия. Может быть, я должен благодарить за него мою жену!
Не оставалось ничего другого, как силой пробивать себе путь. По обе стороны ворот непрерывной линией стояли дома, построенные на валах прежнего города, а за ними тянулся канал. Нужно было как можно быстрее скакать назад почти до ратуши, чтобы заехать за ворота, а это было слишком рискованно.
Появились топоры, и тяжелые удары с громом посыпались на ворота. В ту же минуту сверху грянуло несколько выстрелов, а внизу, сквозь ворота, просунулся целый частокол ружей, которые на таком близком расстоянии, конечно, не могли дать промаха. С полдюжины моих людей упало, а ворота были целехоньки.