Вскоре мы оказываемся в Средиземном море и держим курс прямо на восток через Гибралтар, мимо Геркулесовых столбов, Балеарских островов, юга Сицилии, а потом мимо греческих островов. Я сижу на палубе, в своем тихом углу, и смотрю на мифические острова, как будто это мираж, созданный падающим светом между золотыми морскими волнами и небом. Я думаю об Одиссее, который ищет дорогу к дому, и его жене Пенелопе, которая отвергает женихов и терпеливо ждет вместе со своим единственным сыном Телемаком, но мои раздумья внезапно прерываются объявлением по громкоговорящей связи, что ровно в семь часов вечера в холле второго класса состоится игра в бинго, после чего выступит таинственная Мадам Калипсо, женщина-змея со своим одноглазым питоном.
Выступив с таким успехом в кают-компании, где нам удалось показать свое истинное лицо, лицо Last Exit, мы чувствуем себя более уверенно, чтобы предпринять еще одну попытку. За день до того, как мы бросим якорь в турецком порту Измир, нам предстоит играть в большом танцевальном зале на корме корабля. Там будет большая и неоднородная толпа людей с большим количеством молодежи, так что можно рискнуть показать себя в истинном свете. Ронни находит это вполне логичным и соглашается изменить обычный план выступления. Мы играем свежо, энергично, раскованно. При этом мы не играем громче, чем обычно — это только кажется. Скучающую, безразличную толпу охватывает искренний восторг. Особенно радуется молодежь у самой сцены, а потом веселое настроение распространяется по всему помещению. Мой голос в отличном состоянии, потому что большую часть путешествия я лишь подпевал Ронни, в результате чего мои связки только окрепли. Я опять чувствую себя бесстрашным и непобедимым — чувство, из-за которого меня столько раз упрекали в высокомерии, но это лишь радость от пения, и сегодня мой вечер.
Мы играем сорок минут, и нам отвечают бурными аплодисментами, но во время перерыва старший стюард опять наносит нам визит. Он снова зол, потому что на мне по-прежнему мои теннисные туфли. Он показывает на группу пожилых дам за большим столом под хрустальной люстрой.
— Ты, Мистер Теннисные Туфли, ты больше не будешь сегодня петь, — угрожающе шипит он. — Ты оскорбляешь своим видом вон тех пожилых леди. — Сказав это, он обращает самую подобострастную и гнусную из улыбок к недовольным пожилым тетушкам, которые сидят под своей люстрой и кивают в знак согласия.
Мы снова надеваем маску оркестра, добросовестно развлекающего пассажиров теплохода. Молодая часть аудитории немедленно исчезает, и я решаю про себя, что в следующий раз, когда я буду петь на корабле, это будет, черт возьми, мой собственный корабль.
9.
«Одиссей» возвращается в конце лета, и беременность «Пенелопы», ждущей его в саутгемптонском порту со взятым напрокат фургоном, теперь очень хорошо видна. Это был один из самых жарких летних сезонов за весь период метеорологических наблюдений, и, должно быть, ей было тяжело носить весь этот дополнительный вес, но она прекрасно выглядит и очень рада меня видеть. Мы возвращаемся в Лондон, останавливаемся у ее подруги Пиппы в Баттерси, а на следующий день отправляемся в Ньюкасл, решив, что лучше всего перебираться в Лондон в начале нового года, хотя у меня нет ни малейшего представления, на что мы будем жить. Наш последний сезон в Ньюкасле заполнен многочисленными выступлениями, география наших гастролей непрерывно разрастается, и порой нам случается играть в таких удаленных местах, как Шеффилд и Лидс. Кэрол Уилсон даже организовала нам несколько лондонских выступлений: в баре отеля «Нэшвилл» в Западном Кенсингтоне, в Лондонской школе экономики и в «Dingwalls» в Кэмдене. Однако, хотя остатки корабельного заработка пока позволяют нам держаться на плаву, денег мы зарабатываем немного. Суровая реальность заключается в том, что у меня больше нет постоянного заработка, а Фрэнсис не может работать вовсе.
Впервые в жизни я всерьез начинаю вести дневник, пытаясь, вероятно, как-то возвысить свои страхи и беспокойства до уровня прозы или поэзии. Мне кажется, что изложенные на бумаге, они превращаются просто в истории из прошлого, которые рассказывают, когда все плохое уже позади. Но чувствую я себя при этом как новобранец во время первого в своей жизни сражения. И, хотя местами в моих текстах слишком много пафоса, мне совсем не стыдно за их содержание. Длинная осень позади, и сегодня вечером в воздухе ощущается жгучий балтийский холод. Наш ребенок зашевелился в материнском животе, а я слушаю гудение ветра в телефонных проводах над крышей дома и замечаю первые, еще хрупкие зимние звуки.
Наш сын, кажется, полон решимости прийти в этот мир, а мир еще не готов. И никак нельзя убедить его, что еще не время.
А, между тем, всего через три улицы от нас и только неделю назад какой-то мальчик был до смерти избит бандой скинхедов. Я думаю, они выбрали свою жертву наугад, и, придравшись к чему-то выдуманному и незначительному, оскорбленные его одиночеством, тем, что он отличается от них, толкнули его на землю и начали бить ногами но голове, как по футбольному мячу. Они навалились всей кучей, страшась убивать в одиночку, боясь остановиться, боясь задуматься о том, что делают, не слыша его криков, потому что их заглушают слова безумной песни. Они нараспев твердят свои ужасные лозунги, нанося удар за ударом. Они выбивают ему глаз и половину зубов, превратив лицо в кровавое месиво, и какая-то кость пронзает лобные доли его мозга, они ломают ему ключицу, как хрупкую ветку, и продолжают, продолжают бить, пока не открывается дверь какого-то дома или не проезжает машина, и тогда они бросаются бежать всей сворой, как собаки. Отстающие, которые не поспевают за остальными в своих клоунских ботинках, рассыпаются по аркам и подворотням. Они пробегают мимо нашего дома, потом по железнодорожному мосту, где беспечно замедляют шаг, успокаивают дыхание, где к ним возвращается их дерзкий, наглый вид, и они осторожно расползаются по домам, по одному или по двое, а тем временем жизнь медленно утекает из тела их жертвы, и «скорая помощь» приезжает слишком поздно. Я не могу сдержать слез.
И все же мой мальчик уверенно нацелился в этот мир, спокойный, как артиллерийский снаряд, ожидающий своего часа, не спрашивая, готовы мы или нет.
В помещении отеля «Ньютон-парк», где мы выступаем, всего лишь несколько посетителей, которые поодиночке расселись по разным углам комнаты. По понедельникам всегда бывает так, но сегодня я совершенно не в себе и очень обеспокоен. Мне никак не удается почувствовать музыку, а пение не способно вселить в меня обычную смелость.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});