Читать интересную книгу Дар тому, кто рожден летать - Ричард Бах

Он плотно привинтил провода к новому прибору и внимательно проверил их подключение.

- Когда начинающий пилот делает свои первые шаги в понимании небесных законов и видит, что они работают в его руках точно так же, как в руках других пилотов, тогда полет начинает приносить ему радость, и он, возможно, ожидает возвращения в аэропорт так, как проповедники хотели бы, чтобы их прихожане ожидали прихода в церковь. Каждый день пилот изучает gb. - то новое, что-то такое, что приносит радость и свободу от привязанности к земле. Другими словами, пилот, изучающий небо, познает реальность. Он счастлив, и каждый день для него - праздник. Разве не так должны чувствовать себя прихожане?

Наконец я поймал его.

- Значит, ваша религия говорит, что ваши пилоты не являются ничтожными грешниками, которым вскоре придется мучиться в аду и жариться в вечном огне проклятия?

Он снова улыбнулся той приводящей в ярость улыбкой, которая не давала мне даже удовольствия думать, что он ненавидит меня.

- Нет конечно же, если они могут удачно выйти из мертвой петли:

Он закончил работать с аэропланом и выкатил его из сарая на солнечный свет. Облаков уже почти не осталось.

- Я думаю, что вы - язычники. Как вам это нравится? - спросил я со всей злостью, которая была во мне. Я надеялся, что молния тут же поразит его насмерть, чтобы доказать ему, каким неисправимым язычником он в действительности является.

- Вот что я вам скажу, - ответил он. - Мне нужно проверить, как работает этот прибор. Почему бы вам не пролететь со мной немножко над полем, и тогда вы сами сможете сделать вывод о том, кто мы - язычники или сыны Божии.

Я сразу понял, на что он намекает: он хочет вытолкнуть меня за борт, когда мы будем высоко над землей, или попасть воздушную яму и погибнуть вместе со мной из ненависти ко мне.

- Нет, только не это! Не надо поднимать меня в небо в этом гробу. Я вам не чета, вы это знаете. Вы - язычник и будете вечно жариться в адском пламени.

Его слова прозвучали так, будто он сказал их для себя, а не для меня: так тихо, что я едва ли расслышал его.

- Не буду до тех пор, пока повинуюсь законам неба, - сказал он.

Он забрался в свой маленький матерчатый аэроплан и завел двигатель.

- Вы уверены, что не желаете прокатиться вверх? - крикнул он.

Я не удостоил его ответом, и он поднялся в воздух сам.

Так слушайте же меня, вы, летающие люди, которые говорят о своем знании неба и о своих законах аэродинамики. Если вы говорите, что небо - это Бог, вы оскверняете тайну, навлекаете на себя проклятие, и молния поразит вас и все другие бедствия будут преследовать вас за ваше святотатство. Спуститесь же с неба, придите в себя и никогда больше не требуйте, чтобы мы приходили к вам в воскресенье в середине дня.

Воскресенье - это день богослужения. Не забывайте об этом.

Говорят, нам отведено десять секунд

на то, чтобы вспомнить поутру ночные сны. Тьма, закрыты глаза, заметки на память, обрывки и тени - поймать, обнаружить - похоже, жив, - уловить что спящий сообщил бы тому себе, который проснулся вполне.

Магнитофон - я пытался - этакая маленькая штучка на батарейке рядом с подушкой - втолковать ей свой сон мгновенно, едва проснувшись. Не вышло. В течение нескольких секунд я помнил, что происходило ночью. Но понять впоследствии значение воспроизводимых с ленты звуков - увы. Какой-то странный голос, надтреснутый и глухой - он подобен скрипу некоей древней таинственной двери, словно сон есть не сон, а сама смерть.

Ручка с бумагой работали несколько лучше, и когда строки, наконец, перестали нечитаемо наползать друг на друга, мне удалось узнать кое-что о путешествиях той части меня, которая никогда не спит. Бесконечность горных цепей в стране сновидений, полеты во множестве, и множество школ, и океанов, бьющихся у стен высоченных утесов, все время - странная.! k$%--. abl и урывками - редкое мгновение то ли из прошлой жизни, то ли из того, чему предстоит еще быть.

Довольно скоро я заметил, что дни мои - те же самые сны, и точно так же они скрываются в глубинах забвения. Безвозвратно утерянные события прошлой среды, и даже прошедшей субботы - столкнувшись с этим, я начал вести записи дней, подобно тому, как перед этим фиксировал ночи, и довольно долго меня преследовало опасение: а вдруг я позабыл уже почти всю свою жизнь?

Когда же у меня набралось несколько коробок записей, и лучшие из них мои самые любимые рассказы - были собраны вместе, чтобы составить эту книгу, я обнаружил: забыто, в общем-то, не столь уж многое. Ибо что бы ни случалось - тяжелые времена или времена радостные, какие бы фантазии ни приходили мне на ум в полете - я записывал все, заполняя рассказами и заметками страницы летного журнала. Их набралось несколько сотен - этих страниц. Купив первую в своей жизни пишущую машинку, я пообещал самому себе: никогда не писать о том, до чего мне нет дела. Ни о чем, что не изменило бы каким-то образом мою жизнь. Приятно - мне почти полностью удалось это обещание исполнить.

Однако есть на этих страничках места, написанные не слишком хорошо. Мне приходится зашвыривать ручку куда-нибудь подальше, иначе нет никакой возможности удержаться и не переписать наново "С чайками что-то не то" и "Я никогда не слышал, как звучит ветер" - первые из моих рассказов, которые удалось продать журналам. Ранние рассказы включены в эту книгу потому, что даже сквозь неловкость стиля начинающего неизбежно проглядывает то, что происходило с ним, и его мысли для кого-то могут стать моментами обучения и, возможно, лучиком улыбки для того, кому плохо.

В начале того года, в который мой "Форд" ко мне вернулся, я написал послание к самому себе - поперек календаря, там, где Ричард Бах из отдаленного будущего смог бы на него наткнуться:

Вот он, этот день - ты дожил до него. Каком образом? Сейчас кажется, что для этого должно случиться чудо. Издали "Чайку Джонатана"? Фильмы?

Совершенно неожиданные новые проекты? С каждым днем все идет лучше и лучше, счастливее и счастливее? А что ты думаешь о моих нынешних страхах?

Р. Б. 22 марта 1968 г.

Возможно, еще не слишком поздно, возникнув из тумана, ответить на его вопросы.

Ты выжил потому, что принял решение не сдаваться - тогда, когда битва отнюдь не доставляла тебе удовольствия: Это и было единственным необходимым чудом. Да, "Джонатан" в конце концов издан. Фильм и другие идеи, о которых ты даже не задумывался - все это только-только начинается. Так что, будь добр, не трать время на волнения и страхи.

Ангелы - они всегда говорят что-нибудь в этом роде: не дрейфь, и стенания тоже ни к чему, все будет о'кей. Я-тогдашний, вероятно, глянул бы хмуро на меня-нынешнего и сказал:

- Хорошо тебе говорить, а я со вторника не ел ничего!

А может быть и нет. Ведь он был оптимистом и веру никогда не терял. До самого конца. Если бы я предложил ему здесь вот заменить слово, там - абзац, это - выбросить, а то - добавить, он сказал бы:

- Ты заблудился, парень, катись-ка ты обратно в свое будущее, мне и без тебя прекрасно известно, как сформулировать то, что я намерен сказать.

Старая формула: профессиональный писатель - тот любитель, который не бросил в самом начале. Каким-то образом, возможно потому, что не мог долго заниматься ни одной другой работой, неуклюжий дилетант превратился в небросившего любителя, которым и остается по сей день. Я ведь никогда не воспринимал себя как Писателя с большой буквы - того, кто живет исключительно ради воплощенных в чернильных строках слов из тайников его замысловатой души. В самом деле, я могу писать только в тех случаях, когда является некая идея - накал мысли на грани ярости - хватает меня за горло и, не обращая внимания на мои стенания и вопли, загоняет за пишущую машинку. Она тащит меня волоком, я упираюсь что есть силы - каждый дюйм /. + на пути к письменному столу сплошь изрыт следами моих пяток, а стены испещрены глубокими траншеями от ногтей.

На то, чтобы окончить некоторые из этих рассказов, ушла куча времени. Например, "Письмо богобоязненного" я писал три года. Снова и снова я возвращался к этой вещи. Я знал: это очень существенно, это должно быть сказано. Снова и снова - за машинку, но в итоге лишь вырастала гора измятых листов бумаги, засыпавших комнату. Совсем как у писателей, которых показывают в кино. Со скрежетом зубов и совершеннейшей путаницей в мозгу, я бросался навзничь на кровать и, обвившись вокруг подушки, пытался сражаться с помощью ручки и чистой тетрадки - иногда, в особо тяжелых случаях, эта уловка срабатывает. Однако идея религии полета ложилась на бумагу карандашными строками цвета свинца, тяжелостью своей десятикратно превосходившими свинец, и я ничего не мог с этим поделать, но лишь громко ругался, рвал все, как будто напыщенную убогую писанину можно так вот просто уничтожить - выдрать из тетрадки, порвать на кусочки и разбросать по комнате.

Но однажды это случилось. Парни на мыловаренной фабрике заставили тему работать - без невесть откуда взявшейся команды чана номер три рассказ так и остался бы сморщенным мячом на пустом бейсбольном поле.