— Почему он так у нас задержался? Посольство его закончилось, раз я женился. Что еще ему надо?
— Ничего, кроме как повеселиться на праздниках, которые мы устраиваем, приятно провести время и…
— По-прежнему ухаживать за моей женой у меня под носом! Вчера была устроена серенада…
— Которой аплодировали все дамы, поскольку она была обращена не к одной только Мадам.
— Сегодня он повез мою красавицу купаться в Вальвен и забыл пригласить меня! Мне кажется, я больше других имею право любоваться моей женой в рубашке, черт его подери!
— Опередите его! Будьте на берегу раньше, и, когда они прибудут, вы со своим двором уже будете плескаться в воде, — посоветовал король со смехом, но тут же сделался серьезным и прибавил. — Но прошу вас, не мучайтесь. Вы совершенно правы: Бэкингем не более чем посол, свою миссию он выполнил, и непонятно, почему он так долго у нас задержался.
— Вот именно! Значит, и вам он действует на нервы?
— Можно сказать и так. Я не люблю, когда на моих землях кто-то хочет быть первым без всяких на то оснований. Но чтобы не портить отношений с нашим родственником Карлом Английским, я попрошу написать о Бэкингеме королеву-мать, и Карл сразу сообразит, в чем дело. Бэкингема мигом отзовут в Лондон, тем дело и кончится.
Анна Австрийская охотно согласилась помочь сыновьям. Тем охотнее, что красавец англичанин очень напоминал ей его отца, единственного мужчину, которого она любила до Мазарини, и она отличала молодого человека своей дружбой. Она отозвала его в сторону и тихонько пожурила. Бэкингем признался, что страстно влюблен в Мадам, но согласился уехать, так как не желал стать яблоком раздора между Францией и Англией. Месье вздохнул с облегчением.
Но ненадолго.
Если Мадам перенесла отъезд Бэкингема с похвальным хладнокровием, то только потому, что у ее ног вздыхал другой соблазнитель, и этот поклонник, похоже, нравился ей гораздо больше. Это был красавец граф де Гиш, сын маршала де Граммона и сердечный друг Месье, ее супруга. Ни для кого не было секретом, что де Гиш воспылал к принцессе самой горячей страстью. Слепой страстью, которая не замечает ни различия в положениях, ни привходящих обстоятельств. Месье тоже не мог не заметить эту страсть.
Поначалу он ограничивался любезными внушениями. Но вскоре он прекратил эти бесполезные увещевания и обрушил на головы виноватых — он в этом, разумеется, не сомневался — поток оскорблений и упреков. Генриетта с поистине английской флегмой ограничилась насмешливой улыбкой, высокомерно передернув плечами. А граф де Гиш вспылил. И забылся настолько, что повел себя с принцем как с просто-напросто мужем, у которого разум затмился от ревности.
Обезумев от ярости, Месье бросился к королю, желая получить от него указ, который надолго отправит оскорбителя в Бастилию!
Но король глубоко чтил семью маршала де Граммона. Он постарался успокоить брата.
— За какое преступление? За пустые слова, брошенные в минуту гнева, в которых граф де Гиш уже раскаивается… Причем, я уверен, совершенно искренне!
— У меня возникло другое впечатление!
— Разумеется. Но поверьте, ничего страшного не случилось. Успокойтесь, брат, прошу вас! Даю вам обещание, что я поговорю с Мадам. А что касается де Гиша…
— Вы оставите его в покое, чтобы он продолжал посылать записки, устраивать серенады, одним словом, ухаживать за моей женой, выставляя меня на посмешище!
— Никому и никогда я не позволю выставлять моего брата на посмешище, — с необыкновенной серьезностью произнес король. — Он отправится в свои владения и будет жить там до тех пор, пока не научится чтить вас, как вы того заслуживаете!
Час спустя юный граф с отчаянием в душе покидал Фонтенбло. А Людовик на следующее утро сделал выговор невестке во время прогулки тет-а-тет поутру. Очаровательная и лукавая Генриетта поначалу высказала все свои обиды из-за несправедливых подозрений Месье, а затем поблагодарила деверя, сделав признание, что вздохнет с облегчением, отдыхая от обременительной любви, которая не находила отклика в ее сердце, счастливо расцветающем в теплых лучах поднимающегося на небосклон солнца…
Лепет прелестных уст растрогал Людовика до глубины души. С этой минуты молодые люди проводили вместе все свободное время, какое оставалось у Его Величества от государственных дел. Мадам одержала полную победу. Король и невестка беззастенчиво выставляли напоказ свои отношения, которые совершенно очевидно были обоюдной страстью.
Понимая, какой нелепостью будет требовать объяснений от своего царственного брата, Месье, затворившись некоторое время в своих покоях, решил обратиться за помощью к матери. Только у нее было достаточно власти и авторитета, чтобы образумить старшего сына. Несколько успокоенный своим решением, Месье, продолжая кипеть гневом и обидой, поспешил в материнские покои, не объявляя о себе, и чуть было не сбил с ног Марию-Терезию, которая как раз выходила от свекрови. Ее покрасневшие от слез глаза говорили сами за себя. Но Филиппу было не до чужих слез.
— Сестра, — обратился он к Марии-Терезии, — я пришел к матушке с жалобой, считая, что с вами и со мной очень плохо обходятся. Надеюсь, на этот счет мы с вами в совершенном согласии. Я намерен положить этому конец и собираюсь уехать в мой замок Сен-Клу, где я полный хозяин!
— Ваш отъезд очень огорчит матушку, — ответила молодая королева. — Сегодня утром она не очень хорошо себя чувствует, и я сожалею, что пришла досаждать ей своими горестями.
— Думаю, сожалеть об этом не стоит. Пойдемте вместе со мной. Если матушка будет знать, что мы с вами заодно, это укрепит ее желание отстоять наши интересы.
Не ожидая ответа, Филипп взял невестку за руку и повлек за собой.
Через четверть часа они втроем вышли из покоев. С одной стороны от Анны Австрийской шла Мария-Терезия, и глаза у нее покраснели еще больше, с другой шел Филипп, цедя что-то сквозь зубы. Лицо королевы-матери было непривычно суровым особенно в этот утренний час. Все трое направлялись в часовню к мессе. Мадам на мессе не присутствовала. Принцесса де Монако сообщила, что у Генриетты температура, она кашляет, и поэтому осталась в постели.
— Мы не замедлим зайти к ней, чтобы поддержать и полечить, — пообещала королева-мать, и многообещающий тон ее сулил довольно горькие лекарства.
Затем она отправила госпожу де Мотвиль к королю с просьбой навестить ее, когда у него будет свободное время.
В глубине души Анна Австрийская была даже довольна, что ей, наконец представился случай немного образумить безрассудную, кипящую избытком сил молодежь, которая того и гляди оставит на обочине своей бурной жизни и ее, и королеву-невестку. Она не сомневалась в привязанности сыновей, но прекрасно понимала, что из-за плохого самочувствия[31] не представляет большой привлекательности для двора, жадного до веселья и развлечений.