Читать интересную книгу О красоте - Зэди Смит

- Я безобиден, не то что эти английские головорезы. Просто немного перебрал.

Молодой таксист взглянул на него неуверенно, настороженно.

- Хотите сказать шутку? - Он говорил с сильным акцентом, но довольно бегло, отчего это «Хотите сказать шутку?» прозвучало, как отповедь.

- Простите, - покраснел Говард. - Не обращайте на меня внимания.

И сжал руки коленями. Машина свернула к станции метро, у которой Говард впервые увидел Майкла Кипса.

- Здесь, наверное, прямо, - сказал Говард очень тихо. - На центральной улице вроде бы налево. Так. Потом на мост, а за ним, кажется, направо.

- Вы говорите тихо. Я не слышу.

Говард повторил. Водитель повернул голову и одарил его скептическим взглядом.

- Не знаете, как зовут улицу?

Говард был вынужден признаться, что не знает. Молодой турок злобно прорычал что-то на своем языке, и Говард понял, что сейчас случится одна из английских извозчицких трагедий: клиент с таксистом наматывают круги, накручивая счетчик, а заканчивается все некрасиво - обруганного пассажира высаживают посреди улицы дальше прежнего от того места, куда хотел попасть.

- Там! Вон оно! Мы только что проскочили! - завопил Говард и, не дожидаясь, пока такси остановится, распахнул дверцу. Через минуту молодой турок и Говард расстались с прохладцей, которую отнюдь не растопили двадцать пенсов чаевых - именно столько нашлось в кармане у Говарда. В таких поездках, когда тебя отчаянно не понимают, остро ощущается тоска по дому, где тебя понимают всегда, в горе и в радости. Дом - это Кики. Он должен ее найти.

И опять парадная дверь Кипсов была приоткрыта, правда, по совершенно иной, чем в прошлый раз, причине. Прихожую с шахматным полом заполняли мрачные лица и черные костюмы. Говарда никто не заметил, кроме девушки с подносом: она подошла и предложила ему сандвичей. Он взял с яйцом и кресс-салатом и прошел в гостиную. Поминки были под стать похоронам: напряжение не спало, не развеялось. Никто не посмеивался, предаваясь теплым воспоминаниям или пересказывая сальный анекдот. Атмосфера была торжественная, как в церкви; некогда удивительная, полная жизни женщина, которую год назад, в этой самой комнате, видел Говард, теперь застывала в благочестивом желе приглушенных голосов и льстивых воспоминаний, пропитывалась маринадом совершенства. Говард слышал, как одна гостья сказала другой: «Она всегда думала о других и никогда о себе». Он взял с обеденного стола чей-то большой бокал вина и отошел к застекленным створчатым дверям. Оттуда открывался хороший обзор: гостиная, сад, кухня и прихожая. Кики нет. Детей тоже. И Эрскайна. Виднелась только половина туловища Майкла Кипса, который доставал из духовки большой поднос булочек с сосисками. Вдруг в комнату вошел Монти. Говард отвернулся и стал разглядывать огромное дерево в саду, под которым, хоть Говард о том не подозревал, лишился девственности его старший сын. Не зная, чем себя занять, Говард вышел на улицу, потихоньку прикрыв за собой дверь. Решив не углубляться в сад (там одинокая фигура вызвала бы еще больше подозрений), он свернул за угол в жидковатую аллею между домом Кипсов и соседними владениями. Там он остановился и, свернув тонкую самокрутку, закурил. От сочетания молодого, сладкого белого вина, горького воздуха и табака закружилась голова. Он прошел по аллее к боковому входу и сел на холодную ступеньку.

С этой точки взору открывалась загородная роскошь пяти соседских садов: узловатые ветви столетних деревьев, рифленые крыши сараев, зажиточный янтарный свет галогеновых лампочек. Тишина. Словно плачущий ребенок, скулит лисица; ни машин, ни людских голосов. Может, здесь он и его семья были бы счастливее? Из Англии, коснеющей в буржуазности, он убежал в Америку, которая, как он теперь явственно видел, давно уже насквозь обуржуазилась. В отместку за провалившуюся попытку побега он превратил жизнь близких в ад. Говард затушил окурок о гравий. Глубоко вдохнул, но сдержался. Он не как его отец, плакать не будет. Послышался звонок в дверь. Говард привстал, с надеждой прислушиваясь, не раздастся ли голос жены. Нет, не она. Должно быть, Кики с детьми приходили и уже ушли. Ему представилось, что его родные, отвергнутые и оскорбленные, подобно греческому хору, покинули сцену в тот самый момент, когда он на нее ступил. Отныне всю оставшуюся жизнь ему уготовано скитаться от дома к дому.

Он выпрямился и отворил дверь у себя за спиной. Перед ним оказалось что-то вроде кладовки, набитой приспособлениями для мытья, сушки, глажки и уборки. За ней открылся коридор; Говард взялся за перила и, глядя под ноги, стал подниматься по лестнице, шагая через ступеньку. На верхней площадке его встретили шесть одинаковых дверей, и ни одна не подавала признаков, что за ней скрывается ванная комната. Он наугад толкнул одну из них - очаровательная, чистая, словно в выставочном зале, спаленка нежилого вида. Два прикроватных столика. На каждом - книга. Грустное зрелище. Он закрыл эту дверь и взялся за соседнюю. Его взору предстала стена, расписанная под итальянскую фреску, с птицами, бабочками и вьющимися виноградными лозами. Столь прихотливое убранство годилось разве что для ванной, поэтому он уверенно распахнул дверь. На кровати в дальнем конце комнаты сверкнули босые женские пятки.

- Прошу прощения! - сказал Говард и захлопнул дверь с такой силой, что та, грохнув, отскочила обратно и ударилась о стену.

Выше пояса на Виктории была черная траурная одежда, но юбку до колен сменили крошечные спортивные шортики из зеленого вельвета с серебристой отделкой. Девушка плакала. При виде Говарда она удивленно подобрала ноги.

- Ни черта себе!

- Простите меня, ради бога, простите, - сказал Говард.

Чтобы достать до дверной ручки, пришлось зайти в комнату. При этом Говард старательно отводил глаза.

- Говард Белси ? - Виктория перевернулась и стала на колени.

- Да. Простите. Я сейчас закрою дверь и уйду.

- Подождите!

- Что?

- Ничего. Подождите.

- Я сейчас закрою…- Говард потянул было дверь на себя, но Виктория подскочила и схватилась за ручку с другой стороны.

- Вы уже здесь, так что входите, - сердито сказала она и захлопнула дверь ладонью.

Секунду они стояли совсем близко, потом она снова устроилась на кровати и посмотрела на него. Говард обеими руками сжимал свой бокал, не отрывая от него глаз.

- Я… сочувствую вашему горю, я… - глупо промямлил он.

- А?

Подняв голову, он увидел, как Виктория делает большой глоток красного вина из высокого бокала. Только теперь он обратил внимание на пустую бутылку рядом с ней.

- Мне нужно идти. Я искал…

- Послушайте, вы уже вошли. Садитесь. Мы ж не на лекции.

Она придвинулась к спинке кровати и, скрестив ноги, взялась за большие пальцы. Она была взвинчена или, как минимум, возбуждена, ерзала на месте. А Говард прирос к земле. Не мог пошевелиться.

- Я подумал, это ванная, - тихо-тихо сказал он.

- Что? Не слышу.

- Эти стены… Я решил, что это ванная.

- Понятно. А это будуар, - объяснила Виктория и небрежно, с насмешкой, обвела помещение грациозной рукой.

- Вижу, - сказал Говард, окидывая взглядом туалетный столик, овечью шкуру, шезлонг, покрытый тканью с принтами, которые, видимо, и послужили источником вдохновения для разрисовывавшего стены. Странная спальня для юной христианки.

- И поэтому, - твердо заключил он, - мне лучше уйти.

Виктория схватила большую меховую подушку и сердито запустила ею в Говарда. От толчка в плечо вино плеснуло ему на руку.

- Эй! Я, между прочим, в трауре, - сказала она с противной заокеанской гнусавостью, подмеченной Говардом еще раньше. - Уж присядьте, доктор, окружите меня пастырской заботой. А если вас это осчастливит, - тут она спрыгнула с кровати и на цыпочках пробежалась к двери, - я поверну замок, и никто нас не побеспокоит.

И на цыпочках прошмыгнула обратно.

- Так лучше?

Ну нет. Он повернулся, чтобы уйти.

- Пожалуйста. Мне нужно с кем-нибудь поговорить, - произнес позади него дрогнувший голос. - Здесь никого, кроме вас. Все молятся внизу. А вы здесь.

Говард собрался открыть замок. Виктория стукнула кулаком по покрывалу.

- Господи! Да не съем я вас! Я прошу вас помочь. Это ведь тоже часть вашей работы? Ладно, проехали. Ничего не было. Проваливайте.

Она зарыдала. Говард обернулся.

- Черт, черт, черт! До чего надоело плакать, - сказала Виктория сквозь слезы и сама над собой тихонько засмеялась. Говард подошел, медленно опустился в шезлонг напротив кровати. И испытал почти облегчение. В голове по-прежнему шумело от курева. Виктория вытерла слезы рукавами своей черной блузки.

- Вот облом. А поближе?

Говард покачал головой.

- Не слишком-то приветливо с вашей стороны.

- Я вообще неприветлив.

Виктория отхлебнула из бокала. Потрогала серебристые края зеленых шортиков.