Читать интересную книгу Легенды Западного побережья (сборник) - Урсула Ле Гуин

И все-таки, подумала я, в шатер-то он его так и не пригласил!

«Язычники» — так они нас называли. Этому слову мы от них и научились. Если оно и имело какое-то значение, то, скорее всего, обозначало народ, который понятия не имеет о том, что действительно свято. Неужели на свете есть такие народы? По-моему, «язычники» — это просто люди, которым ведома иная святость, чем тебе самому. Альды пробыли в Ансуле целых семнадцать лет, но так и не поняли, что это море, и эта земля, и эти скалы для нас священны, что у них есть душа, что в них живет божественная сила. Уж если здесь и есть язычники, сердито думала я, так это сами альды! Во мне все кипело от злости, и это мешало слушать, что говорят два великих человека — Иораттх и Оррек, тиран и поэт.

Оррек начал декламировать стихи, и его певучий голос заставил меня прислушаться, но оказалось, что это какое-то эпическое сказание альдов, прочесть которое его попросил ганд — одна из их бесконечных историй о войнах в пустыне, — и дальше я слушать не стала.

Я попыталась найти среди придворных сына Ганда, Иддора, того самого, что дразнил Шетар. Сделать это оказалось очень легко. Его выдавало просто невероятное количество пышных одеяний и причудливая шляпа, украшенная перьями и золототкаными лентами. Иддор был очень похож на отца, только повыше ростом да лицом покрасивее, хотя, на мой взгляд, слишком светлокожий. Вел он себя как-то беспокойно, все время суетился, болтал о чем-то с одним из своих спутников, размахивал руками, вертелся и нервно переступал с ноги на ногу. А старый ганд сидел совершенно неподвижно, спокойно положив на колени короткие сильные руки, и внимательно слушал, полностью поглощенный повествованием; его одежды из тонкого полотна, лежавшие на полу застывшими складками, казались высеченными из камня. Впрочем, офицеры и придворные тоже по большей части слушали сказителя очень внимательно; они прямо-таки упивались словами знакомого повествования. Честно говоря, голос Оррека и впрямь звучал так страстно, что я, забыв обо всем, тоже невольно стала его слушать.

Закончив описание трагической сцены предательства и примирения, Оррек умолк, и все альды дружно принялись ему аплодировать, громко хлопая одной ладонью о другую. Ганд велел одному из рабов принести сказителю воды в стакане. («Они потом этот стакан разобьют», — шепнула мне Грай.) Затем слуги стали разносить блюда со сладостями, но к нам с Грай никто даже не подошел. Иораттх наклонился и вытянул руку, желая дать Шетар угощенье. Грай поспешно подвела львицу к нему, та села, вежливо понюхала подачку и отвернулась. Ганд засмеялся. Смех у него был такой же приятный, как и улыбка, и лицо его снова будто осветилось.

— Ну, понятно, госпожа Шетар! Разве эта еда годится для льва? — сказал он. — Может, мне послать кого-нибудь, чтоб мяса принесли?

Ответила ему Грай, а не Оррек, причем голосом настоящего укротителя львов — хриплым и резким:

— Лучше не надо, господин мой. Ганд не обиделся.

— Ты следишь за ее питанием, да? И правильно. А не может ли она еще разок поклониться?

По-моему, Грай даже бровью не повела, во всяком случае, я ни одного ее движения заметить не сумела, но львица тут же встала в позу и, по-кошачьи вытянув лапы, поклонилась ганду. Пока он смеялся, она оглянулась, надеясь получить тот маленький шарик костного мозга, который служил ей вознаграждением, и Грай незаметно сунула его ей в пасть.

Иддор не выдержал. Он вышел вперед и спросил, обращаясь исключительно к Орреку:

— Сколько ты заплатил за нее?

— Одну песню, ганд Иддор, — ответил ему Оррек, не вставая. Он как раз настраивал свою лютню и считал, видимо, что это вполне достаточное извинение. Иддор нахмурился. Оррек поднял на него глаза и пояснил: — Точнее, одну историю. Кочевникам, поймавшим львицу с детенышем, хотелось послушать целиком «Сказание о Даредаре», чтобы потом они и сами могли рассказывать эту историю во время своих празднеств. Чтобы рассказать ее всю до конца, мне понадобилось целых три ночи, и вознаграждением за мой труд стал вот этот львенок. В итоге все остались очень довольны.

— А откуда ты знаешь эту историю? И как тебе удалось выучить столько наших песен?

— Стоит мне услышать какую-нибудь историю или песню, и она моя, — сказал Оррек. — Таков уж мой дар.

— У тебя есть и еще один дар — умение слагать стихи и песни, — заметил Иораттх.

Оррек молча ему поклонился, но Иддора было не остановить.

— И все-таки, где ты слышал наши песни и сказания? И откуда тебе известно «Сказание о Даредаре»?

— Я немало странствовал по северному Асудару, ганд Иддор. И повсюду люди дарили мне свои песни и легенды, рассказывали истории, делились со мной не только пищей, но и духовным богатством. Они не просили платы за хлеб и кров, не просили отдать им львенка, им не нужно было от меня даже медной монетки — они хотели одного: чтобы я спел им какую-нибудь новую песню или рассказал какую-нибудь старинную историю. Самые бедные люди пустыни оказывались и самыми великодушными, и самыми щедрыми — но главным их богатством было знание родного языка.

— Верно, верно, — покивал ганд Иораттх.

— Ты что же, читал наши сказания в книгах? Или сам их туда записывал? — Слова «читал», «книги», «записывал» в устах Иддора звучали как плевки; он выплевывал их, словно какую-то мерзость, случайно попавшую ему в рот.

— Принц, находясь среди народа, поклоняющегося великому Аттху, я обычно живу по тем законам, которые Аттхом и установлены. — Оррек произнес это не только с достоинством, но и со сдержанным гневом, как человек, чья честь была задета и он был просто вынужден ответить на брошенный ему вызов.

Иддор отвернулся; его, казалось, смутил прямой ответ Оррека. А может, и гневный взгляд отца. И все же он негромко сказал одному из своих компаньонов:

— Разве мужчина может играть на какой-то скрипке! Я всегда считал, что на таких инструментах только женщины играют!

У альдов действительно на струнных музыкальных инструментах играют только женщины; а мужчинам полагается играть на флейтах, рожках и трубах. Так впоследствии объяснила мне Грай. Но в ту минуту я поняла лишь, что этим как бы невзначай брошенным замечанием Иддор хотел оскорбить Оррека или посмеяться над своим отцом. Впрочем, оскорбляя Оррека, он и ганду выказывал свое пренебрежение.

— Итак, поэт, теперь ты немного передохни и подкрепи свои силы, а затем мы хотели бы послушать стихи твоего собственного сочинения, — сказал Иораттх. — А также, ты уж прости нам наше невежество, хорошо было бы, если б ты немного просветил нас относительно прочих западных поэтов.

Меня удивило, что ганд говорит с Орреком так учтиво, даже изысканно. Ведь он, без сомнения, был настоящим старым воякой и все же взвешивал каждое свое слово, старался говорить красиво, даже, пожалуй, чересчур цветисто, употребляя множество старинных слов и оборотов. Слушать его было одно удовольствие. Он говорил так, как и должен, наверное, говорить представитель такого народа, который не признает письменности и все свои знания и умения вкладывает в устную речь. Впрочем, до этого дня я, пожалуй, ни разу не слышала, чтобы хоть один альд произнес какую-нибудь достаточно длинную и связную фразу. Обычно они только орали на местных жителей да кратко оповещали население Ансула об очередных приказах ганда.

Оррек, надо сказать, был отличным соперником и в словесной дуэли, и в изысканно вежливом состязании в красноречии. Я заметила, что он, декламируя отрывки из «Сказания о Даредаре», словно позабыл о своем северном выговоре, и голос его звучал как у настоящего альда — оглушая и довольно невнятно произнося согласные и растягивая гласные. Да и теперь, отвечая ганду, он придерживался того же произношения.

— Я последний и наименее значимый в бесконечной череде наших поэтов, ганд Иораттх, — сказал Оррек, — и даже претендовать не смею на то место, которое по праву принадлежит поистине великим творцам. А потому не позволит ли мне высокочтимая аудитория прочесть не свои стихи, а одно из стихотворений Дениоса, самого любимого моего поэта, уроженца Урдайла?

Ганд благосклонно кивнул, и Оррек, закончив настраивать свою лютню, пояснил, что эти стихи не поют, однако голос инструмента служит для того, чтобы отделить созданные поэтом слова от всех тех, что были сказаны до этого и будут сказаны после, а также чтобы сказать то, чего никакими словами не выразишь. Он склонил голову и ударил по струнам. Чистые протяжные звуки этой музыки были исполнены страсти. Наконец затих финальный аккорд, и Оррек произнес первые слова из первой песни «Превращений».

И до самого конца никто из слушателей не шелохнулся. Да и потом альды долго молчали — в точности как молчала тогда толпа на рыночной площади. А когда они наконец собрались в знак похвалы захлопать в ладоши, ганд вдруг поднял руку и сказал: