Я обошел костры своих воинов. Говорил им обычные слова, напомнил, что они готовились к этому, что часы, дни, месяцы, и годы тренировок помогут им завтра остаться в живых. Но я знал, что многие погибнут, несмотря на их навыки, ибо стене щитов неведома жалость. Рядом с несколькими моими христианами молился священник, я не стал его беспокоить, лишь велел остальным поесть и поспать, если смогут, и держаться твердо.
— Мы с вами — волки Беббанбурга, — напомнил я им, — и нас еще никто не побеждал.
Внезапный ливень вынудил меня поспешить к самым большим кострам в центре лагеря. Я не ждал, что сражение начнется раньше полудня, однако надел кольчугу — главным образом из-за тепла, которое давала кожаная подкладка. В шатре короля я увидел свет свечей и побрёл туда. Два стражника возле входа признали меня и, поскольку я был без меча или сакса, пропустили внутрь.
— Господин, короля здесь нет, — сказал мне один.
Я все равно вошел, просто чтобы спрятаться от дождя. Там не было никого, кроме священника в расшитых одеждах. Он стоял на коленях на подушке перед временным алтарём, на котором размещалось серебряное распятие. Услышав меня, священник обернулся, и я увидел, что это мой сын-епископ. Я остановился, вознамерившись покинуть шатер, но сын поднялся. Он, похоже, смутился не меньше меня.
— Отец, — неуверенно заговорил он, — король ушел поговорить со своими людьми.
— Я был занят тем же.
Я решил остаться. Дождь наверняка загонит Этельстана в шатер. Настоящего повода говорить с королем у меня не было, разве что поделиться нашими опасениями и надеждами на завтрашний день. Подойдя к столу, я увидел глиняный кувшин с вином. Уксусом оно не воняло, так что я налил себе кружку.
— Вряд ли король будет против, если я украду немного вина. — Я увидел, что сын заметил тяжёлый золотой крест на моей шее, и пожал плечами. — Бенедетта настояла, чтобы я его надел. Сказала, он меня защитит.
— Защитит, отец. — Сын помедлил, а потом коснулся правой рукой собственного креста. — Мы можем победить?
Я смотрел в его бледное лицо. Говорили, что сын похож на меня, хотя сам я сходства не видел. Он, похоже, тревожился.
— Мы можем победить, — сказал я и сел на скамью.
— Но их больше!
— Я сражался во многих битвах и был в меньшинстве, — сказал я. — Дело не в численности, дело в судьбе.
— Бог на нашей стороне, — отозвался он, хотя голос звучал неуверенно.
— Вот и хорошо, — съязвил я и сейчас же пожалел об этом. — Мне понравилась твоя проповедь.
— Я знал, что ты в церкви.
Сын нахмурился, словно не был уверен в том, что проповедовал истину. Он опустился на скамью, все так же нахмурившись.
— Если завтра они победят...
— Будет бойня, — ответил я. — Наши люди окажутся в ловушке между двух рек. Некоторые сбегут по мосту, правда, он неширокий, а кому-то удастся пробраться через овраг. Большинство погибнет.
— Так зачем драться здесь?
— Потому что Анлаф и Константин уверены, что нам не победить. Они в этом не сомневаются. Ну, а мы воспользуемся их уверенностью, чтобы расправиться с ними. — Я помолчал. — Это будет непросто.
— Ты совсем не боишься?
— Ужасно боюсь, — улыбнулся я. — Лишь глупец не страшится боя. Но мы обучали своих воинов, мы выжили в прошлых битвах и знаем, что делать.
— Как и враг.
— Разумеется. — Я глотнул вина. Кислятина. — Ты еще не родился, когда я сражался при Этандуне. Там дрался дед Анлафа против деда Этельстана, и мы были в меньшинстве. Даны чувствовали превосходство, мы — отчаяние.
— Ту победу одержал для нас Бог.
— Так сказал Альфред. Ну, а я — я думал, что мы потеряем свои дома и земли, если проиграем, и поэтому мы дрались с отчаянной яростью. И победили.
— Завтра будет так же? Я об этом молюсь.
Он и в самом деле боялся, и я подумал: может, даже и лучше, что мой старший сын стал священником, воин мог из него и не получиться.
— Я обязан верить, — жалобно произнес он.
— Верь в наших воинов, — сказал я.
Я услышал в лагере какое-то пение, и меня это удивило. Те, с кем я говорил, размышляли о том, что несёт завтрашний день, и были слишком мрачны для пения. Мы не слышали песен и во вражеском лагере, но внезапно послышался нестройный хриплый хор.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— А они в хорошем настроении, — заметил я.
— Вероятно, это все эль? — предположил он.
Мы неловко помолчали. Разудалое пение приближалось, залаял пёс, дождь колотил по крыше шатра.
— Я так и не поблагодарил тебя за предупреждение в Бургэме, — сказал я. — Если бы не ты, я лишился бы Беббанбурга.
Он на миг растерялся, не зная, что ответить. Наконец, нашёлся:
— Это всё Элдред. Захотел стать лордом Севера. Он был дурным человеком.
— А я? — улыбнувшись, спросил я.
Он не ответил. Только хмурился, слушая пение, которое становилось всё громче, а потом перекрестился.
— Король говорил, ты сказал ему, как нам победить в этой битве? — спросил он. И опять стало видно, как сильно сын беспокоится.
— Я кое-что предложил.
— И что же?
— Об этом мы никому не говорим. Представь, что этой ночью Анлаф возьмёт пленного. А если пленный всё знает? — улыбнулся я. — Тогда, если твой Бог желает нам победы, его задача значительно усложнится.
— Конечно, желает, — ответил он, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Господь завтра явит нам свои чудеса!
— Скажи это нашим воинам, — произнёс я, вставая. — Скажи им, что твой Бог на нашей стороне. Скажи, пусть бьются изо всех сил и будут уверены, что Бог им поможет.
Я выплеснул свое вино на ковер. Ясно, что Этельстан нашёл себе где-то другое убежище, мне лучше пойти к своим людям.
Мой сын тоже встал.
— Отец... — неуверенно начал он и со слезами на глазах взглянул на меня. — Прости, я никогда не мог быть таким сыном, как ты хотел.
Я был сражён его горем и смущен острой жалостью, которую мы оба испытывали.
— Но ты мой сын! — сказал я. — Ты — князь церкви! И я горжусь тобой!
— В самом деле? — изумился он.
— Утред, — произнёс я, назвав его именем, которое отнял в гневе. — И ты тоже меня прости.
Я протянул к нему руки, и мы обнялись. Вот уж не думал я, что опять доведётся обнять старшего сына, но я так крепко его сжал, что пальцы царапнули золото и серебро его расшитого одеяния. Я ощутил на глазах подступившие слёзы.
— Будь храбрым, — сказал я, не отпуская его. — А когда победим, ты приедешь к нам в Беббанбург и отслужишь мессу в нашей часовне.
— С радостью.
— Будь храбрым, храни свою веру, — продолжил я, — и мы победим.
И я оставил его, покинул ярко освещённый фонарями шатёр, утирая глаза. Я шёл мимо костров, вокруг которых под дождём собирались люди, а из шалашей доносились женские голоса. За войском увязались все шлюхи северной Мерсии, а, насколько я знал, еще и Уэссекса. Хриплое пение теперь осталось где-то далеко позади. Пьяные, решил я и уже почти подошёл к кострам своих воинов, когда пение сменилось гневными криками. Ночь прорезал вопль.
Раздался лязг клинков. Криков стало больше. У меня из оружия был только маленький нож, но я развернулся и побежал к месту драки. За мной к внезапной вспышке яркого света бросились и другие. Шатёр короля был охвачен огнём, пропитанное воском полотно жарко пылало. Теперь вокруг меня отовсюду слышались крики. Воины обнажили мечи, в глазах у них отражался страх. Я видел, что стражники, стоявшие возле шатра, убиты, их трупы освещало пламя горящего шатра. Шатёр окружили телохранители Этельстана в алых плащах, другие разрывали горящую ткань.
— Они ушли! — взревел кто-то. — Ушли!
В наш лагерь каким-то образом проникла кучка людей Анлафа. Они-то как раз и пели, делая вид, что пьяны. Надеялись убить Этельстана и вырвать нам сердце ещё до начала битвы, но Этельстана в шатре не оказалось. А вместо него они обнаружили там епископа.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
К обугленным останкам шатра приблизился Этельстан.
— Там не было часовых? — разгневанно обратился он к своей свите, а потом увидел меня.